Мороз крепчал, а может быть, это казалось. Тело Шевчука уже не чувствовало ничего, словно сделалось деревянным.
Вдруг он услышал лошадиный храп и почти в отчаянии выбрался на дорогу. Сзади кто-то догонял его на лошади и кричал:
— Стой! Свои! Стой, а то замерзнешь!
Шевчук оглянулся и увидел на розвальнях старика в тулупе. Тот хлестал кнутом лошадь, спеша на помощь.
Чуть придержав лошадь, старик толкнул Шевчука в сани и, не останавливаясь, помчался дальше. Держа натянутые вожжи в левой руке, он бросил кнут и на ходу стал снимать с себя тулуп. Накрыв Шевчука, старик еще некоторое время гнал лошадь, а когда свернул на узкую, запорошенную снегом дорогу, остановился.
Даже лошадка, вислопузая, с заиндевевшими боками, шумно дышала и всхрапывала.
— Эй, парень, вставай! Слышь, что ли! — затормошил Шевчука старик.
Шевчук не отвечал. Старик, порывшись в соломе, достал бутылку, приоткрыл тулуп и сказал:
— На, причастись-ка! — Он вылил в рот Шевчуку едва не половину всей водки. Потом стащил его на край розвальней, схватил пригоршню снега и с силой принялся растирать закоченевшие ноги и руки, растирал долго, пока тот не стал чувствовать боль.
— Ну, жив, что ли?
— Ноги спаси, — слабым голосом произнес Шевчук, — ради бога, ноги спаси.
— Ты человек русский, значит, мороз тебя не возьмет. Русский ты?
— Подольский я…
Старик велел Шевчуку подняться и прыгать на месте.
— Сильней махай руками, топай валенками.
«Валенками… какими валенками?» — подумал Шевчук и только тогда заметил, что сам старик стоит на снегу в одних шерстяных носках и портянках.
— Прыгай, дюжей махай руками! — командовал старик. — Крови надо течение дать.
Точно маленького ребенка, старик водил спасенного по дороге возле саней. Лошадка будто удивлялась и косила на них глазом.
Шевчук послушно выполнял все, что от него требовал дед, — растирал сам себе руки снегом, приседал и, к великой радости, чувствовал, как постепенно вливается в него тепло. А дед вьюном вертелся вокруг и спрашивал:
— Ноги чуешь?
— Чую.
Пальцы на ногах и руках нестерпимо болели, но Шевчук продолжал прыгать, топать ногами.
— А я спужался… Гляжу, четверо окружили одного. Думаю, не иначе свой. Ну и пустил в ход свою берданку…
Голова у Шевчука легко кружилась от водки. Ему хотелось сказать старику многое, но язык не слушался. С трудом он все же выговорил:
— Спасибо, отец… Скажи теперь, где я? Далеко ли свои?
— Погоди, не спеши, сперва в лазарет поедем.
— В какой лазарет?
— Вот еще — в какой. В кремлевский! — В голосе старика зазвучала усмешка.
