— Но! Пошла, пошла, — заторопил извозчик кобылу.
Хлыст взмыл в воздухе. Каурая пустилась вскачь, увязая в сугробах.
— Тише ты, — сдвинул брови до сих пор молчаливый конвойный. С сочувствием посмотрел на матерей, хотел сказать им что-то ободряющее, но передумал.
Ехать оставалось недолго.
Детдомовские ясли, где подрастали дети заключённых, больше походили на казарму.
Новоприбывших годовалых появившихся на свет в неволе людей встретили няни с лицами надзирателей.
Самая старшая заносила данные детей в раскрытый на столе серый журнал.
— А отчество чьё называть? — угрюмо спросила Валька Косая. — Гада этого, урода, который?..
— Можете дать отчество по собственному отцу.
— Вот это лучше, — просветлело лицо Вальки. — Пишите «Иван Иванович».
Валерика записали «Аксенов Валерий Степанович».
В больничной палате было даже уютно, Нина помотала головой, чтобы изгнать вонзившиеся в память слова и взгляды.
Стала смотреть в грязный белый потолок. Видения отступили на задний план, остался только снег и доверчивое, испуганное лицо сына.
И снова этот скрип, приближающий расставанье.
… На этот раз скрипнула дверь.
Глаза дежурного блуждали по лицам больных, остановились на Нине.
— Аксенова, на выход. Там тебя оперуполномоченный ждёт.
Нина встала слишком резко и почувствовала головокружение.
Температура уступила место слабости.
На обратном пути из детского дома Нина сильно простудилась, что в другое время было бы даже приятно. Сейчас же хотелось работать до изнурения, чтобы к вечеру падать с ног от усталости и засыпать, не успев преклонить голову на нары.
Здесь, на больничной койке, тоска брала за горло и оставалось одно — плакать весь день напролёт, уткнувшись в подушку.
Вертушка со скрипом сделала оборот, преисполненная смехотворной важности, как будто она и только она решала, кому выходить, а кому нет на свободу.
Но именно ей выпала роль, даже миссия неким вращающимся символом пролегать между волей и неволей. Ха! Как будто нет побегов по бездорожью, где нет шпионящих глазков-окошечек, иногда и впрямь казавшихся живыми глазами беспощадного многоголового чудища.
Усилием воли Нина прогнала шальную мысль о побеге.
Мысленно отругала себя за ветреность. Ведь она теперь взрослая, мать.
У ворот стоял нетерпеливый худой понурый жеребец, запряжённый в сани с изогнутой спинкой, а за спиной извозчика кутался в овчину собственной персоной товарищ оперуполномоченный.
Взгляд его был добрый и чуть-чуть лукавый, как тогда в кабинете, когда Нину перевели из БУРа.
