— Дайте мне, пожалуйста, ваты, — Нина умоляюще посмотрела на врачиху.
Добрая, интелегентная… Ведь не откажет.
Женщина на секунду задумалась, как будто что-то вспоминая, и спросила:
— Зачем тебе?
— Буду заворачивать его в вату, — посмотрела на ребенка, дрожащего от холода.
— Хорошо, — вздохнула врач.
Ваты принесла большой пушистый свалявшийся ком, похожий на снежный, но не тот, который только что весело скатали, а уже осевший под натиском первой оттепели.
— Потом дам ещё, — пообещала добрая женщина, и снова вздохнула.
Дни струились материнским молоком, но зыбкое лагерное счастье омрачала неизбежная разлука с детьми. Она пришла вместе с январскими морозами и простудой. Нину бросало то в жар, то в холод, но через несколько дней температура спала.
… Утро, убийца спасительных снов, резануло по глазам слишком ярким светом.
Значит, накануне случилось что-то страшное, и то, что секунду назад казалось ночным кошмаром — проснешься и развеется — снова навалилось на сознание всей своей огромной тяжестью, утверждалось холодными щупальцами в реальность.
Хотелось выскользнуть из их скользких удушливых объятий, вернуться в спасительный сон, но и это было невозможно.
Нина села на кровати, обхватила голову руками, тяжёлую, как наполненный чем-то горячим и скользким чугун.
Скрипом. Но снег казался горячим, какой-то белой горячкой.
Прошла уже, наверное, неделя, но он был так же горяч.
Хотелось увязнуть, не двигаться, но кони предательски мчались.
Нина стала отчитывать дни назад, как будто тем самым можно было и самой вернуться в прошлый, кажется, понедельник.
Да, а везли их, получается, во вторник — пятерых несчастных матерей и притихших, как птенцы, встревоженных детей.
Девочка, пришедшая на свет в красной сыпи и с диагнозом сифилис, теперь восседала на санях голубоглазая с выбившимися из- под шапки колечками золотых волос — ни дать ни взять принцесса. И имя мать под стать дала — Эльвира. А расти такому цветку, ждать освобождения матери в детском доме.
Размышления о судьбе маленькой красавицы на несколько секунд отвлекли Нину от собственного горя.
На руках зябко жался к материнской груди раскрасневшийся от холода Валерик.
— Где это видано, детей от живых матерей отнимать, — пискнула сквозь слезы Тося.
— Ты хоть помолчи, — цыкнула на нее Валька Косая, до сих пор сосредоточенно и хмуро сдерживавшая рыдания.
Но жалобы Тоси послужили сигналом, чтобы все мамы заголосили.
Как по команде заплакали испуганные дети.
