«Дежурненький, дежурненький! человека убили!»
Кого-то убили. В буре. Тамару Одногазую. Но кто?
Сознание отказывалось верить, гнало подальше невозможное «я — убийца», но перед глазами плыли красные пятна, увеличиваясь в размерах, как круги на воде, а зубы стучали всё сильнее, всё чаще, как у затравленного волка.
БУР жаждал возмездия. Внизу, как акулы, ходили блатные, бросали наверх кровожадные взгляды.
Акулы едят, наверное, котиков.
А котики?
Рыбу?
Но и это было уже не важно.
Дверь громыхнула, тяжело отворилась.
— Что здесь случилось?
Дверь громыхнула. Закрылась.
Сумерки сгущались запёкшейся кровью.
Через минуту санитары поднимали Тамару на носилки. Она застонала, заохала.
Значит, жива.
Хорошо, что жива.
Нижние нары, ждали, когда &&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&<санитары уйдут. Жаждали крови.
Прощально лязгнул замок. Больше никто не придёт.
— Ну, сука, последние минуточки отживаешь, — угрожали снизу. — Мы тебе такую смерть придумаем, не рада будешь, что на свет родилась.
Бояться у Нины не осталось сил. Страх сменился тоской, а потом и вовсе равнодушием. Только время вдруг стало тягучим и липким и каким-то багровым. Невидимые часики тикают быстрее и быстрее, как будто стрелки их сходят с ума. И только немного жаль, что уже никогда не наступит рассвет.
Нет, он, конечно, придёт, будет искать улики по углам смрадного БУРа.
Дверь снова глухо, недовольно заскрипела. Зачем-то вернулся дежурный по лагерю.
— Аксёнова! — голос строгий, сердитый. — Выходи с вещами.
Нина сгребла в охапку телогрейку и миску.
«Даже стакана не осталось», — подумалось с горечью.
Дрожь унялась.
Майор Владимиров проснулся утром от странного чувства, которому не сразу смог найти определение.
А определение было до смешного простым: чувство вины.
Причина всплыла, конечно же, сразу: счастливое, растерянное лицо жены. И эта уже знакомая, чуть застенчивая интонация:
— Мишенька, у нас будет ребёночек.
И хотел, да не смог изобразить радость. И ладно бы, просто остался равнодушным, так нет же, вырвалось: «Куда нам третий ребёнок? Двоих бы на ноги поднять».
В двухкомнатной квартире было тихо.
— Маша, — позвал на всякий случай.
Такого никогда не бывало, чтобы утром жена не расталкивала ласково, не прижималась тёплыми губами к помятой щеке.
Всегда ведь раньше на полчаса встаёт, чтобы кашу сварить, чай вскипятить, мальчишек в детский сад собрать — всё, как положено, с тех самых пор, как поженились, все восемь лет. И вот на тебе.
Хоть бы будильник завела и мужу под ухо поставила. Знает же, какая ответственная работа у оперуполномоченного. Проспал — и трибунал. С законом шутки плохи. А особенно теперь.
