На ужин, как по Тамариному заказу, принесли ласты котика. Каждой — по солёному уже начавшему портиться куску и кашу из разной крупы и чего-то ещё непонятного происхождения…
… Нина сглотнула пересохшим ртом слюну, отчего еще больше захотелось пить.
Внизу от сквозняка ходила занавеска, вызывая ассоциации с саваном.
Или снегом…
Теперь-то уже не придётся каждый день… а может, и вообще не придётся выйти на волю…
Жажда между тем всё настойчивее требовала идти к фляге, нашёптывая подспудное и наивное: «Тамара уже, наверное, забыла…»
Занавеска всё так же колыхалась.
Нина осторожно приблизилась к краю нар. Никто не заметил её манёвра, во всяком случае, не обратил внимания.
«Видимо, забыла и Тамара», — успокоилась Нина и уже смелее подошла к фляге, сняла, всё-таки стараясь не шуметь, с неё крышку и опустила в уже тепловатую воду свой малинковский стакан — единственную вещь, которую могла полноправно назвать своей, кроме бушлата и прочего рванья, болтавшегося на её исхудавшей фигуре, которое лишь с огромной натяжкой можно было назвать мещанским, основательным, чистоплюйским, расфуфыренным «ОДЕЖДА».
Девушка жадно выпила стакан и снова опустила его в воду набрать «про запас», чтобы потом лишний раз не спускаться и не будить лихо.
Лихо, между тем, не спало и кралось сзади хищной тенью.
Зловещая лапа сжимает добычу — воробья или мышь.
«Вот тебе!» — зазвенело металлом в ушах.
От удара ведром по голове потемнело в глазах, а стакан едва не выпал из руки, но Нина судорожно сжала его ещё сильнее.
Ноги вдруг стали ватными, и Нина схватилась за флягу.
На нарах стоял одобрительный гул: Горобчика поставили на место.
Рука палачихи снова нависла над ней.
Хищный глаз, сузившись, злорадно блестел.
Одноглазая кошка поймала горобчика.
Нет, не поймала — добыча рванулась из лап с нахлынувшей обидой, безумием и отвагой.
Рука, сжимавшая стакан, взметнулась к страшной цели.
Малинковский попал прямо в глаз. Кровь моментально залила лицо Тамары.
Вскрикнув, она потеряла сознание.
В крови была и рука Нины, но она не чувствовала боли — только разжала пальцы. То, что было минуту назад стаканом, осыпалось со звоном на пол, и это послужило странным сигналом.
… Реальность стала вдруг сном, запутанным, страшным. И хотелось проснуться, не важно где, только подальше от этого кошмара.
Но разбудить было некому.
Зубы выстукивали нервную дробь.
Откуда-то (не иначе, из преисподней) доносились истошные крики, колотили в какую-то дверь. В дверь БУРа, конечно.
