Дежурный перевёл взгляд со смеющихся на Нину, и искорки веселья в глазах его погасли. Взгляд стал строгим, серьёзным.
— Тебя велели отвести в карцер… — помолчал несколько секунд, добавил. — Жалко мне тебя, но придётся.
Помолчал ещё чуть-чуть. Молчала и Нина.
— А утром за тобой приедет конвой из Круглицы, — спрятал строгий взгляд под ресницами и теперь уже молчал до самого карцера.
Снова в цементном мешке, где холод, как змея, хочет забраться в самую душу.
«Нет, не пущу! не пущу!»
Нина села на пол, обхватила руками колени и так и уснула, качаясь вперёд и назад, как неправильный маятник.
Утром в сон ворвался грохот дверного замка, железный, страшный.
Пришёл начальник конвоя, «разводящий» из Круглицы лет сорока. Нина смутно вспомнила, что лицо ей, кажется, знакомо, одно из многих лиц, слившихся в одно безликое и опасное лицо Карателя.
«Каждое утро скребёт щетину», — подумалось некстати.
— Выходи, лягушка-путешественница, — в голосе металл, и взгляд леденящий хочет насквозь пробуравить. — Проститутка немецкая.
Нина вышла, тихо пошла. Боль в ногах горячими волнами прокатывалась по всему телу.
— А ну быстрей, сука! Я тебя, если б поймал, на куски разорвал бы с собаками, — снаружи металл и огонь, а, внутри, видно, всё кипит. Попробуй, сдержи эту лаву презрением! — Из-за тебя столько работы сорвалось.
На узкоколейке скорое возвращение обещала дрязина. Она остановилась в полкилометра от Круглицы, но Нине это расстояние показалось раз в десять длиннее. Ноги горели ещё сильнее, а мучитель как назло убыстрял широкий шаг.
— Я тебя, сука, сейчас прибью и скажу, что ты побежала, немецкая б. дь, — угрожал всю дорогу.
Наконец, показались ворота лагеря.
Начальник конвоя смерил Нину злорадным взглядом.
— Сейчас будут выводить бригады, на тебя, сука, смотреть. Я тебя специально привез к вахте к семи часам.
Пришли, действительно, в 7.00 — часы сверять можно.
Остановились чуть поодаль, на пустыре:
— Стой, сука, здесь.
Ворота протяжно заскрипели, когда солдаты разводили их железные створки по обе стороны протоптанной дороги.
Разбитая на бригады толпа безликого цвета понуро торопилась на работу.
С обеих сторон колонну держали на прицеле взглядов конвоиры, которых теперь стало заметно больше.
Из железной пасти проёма показалась первая бригада, как разъярённое многоголовое животное.
— Сбежали, сука, а нам теперь конвой усилят, — презрительно сплюнула одна голова.
Презрение, ненависть, страх — сотни пар глаз выражали одни и те же эмоции, а слова летели в вернувшуюся беглянку, как камни.
