— Мы-то думали, порядочные люди сбежали, — презрительно сплюнул сквозь зубы один из них. — А тут — две обезьяны! А- ну вылазьте!
Лида выбралась первой и получила пинок под зад от державшего собаку на привязи. Ещё и стукнул её прикладом, чтоб мало не показалось.
— А ну марш вперёд!
Но Нину не тронул. Она понуро плелась следом за старшей подругой. Неудавшийся побег отнял все силы.
Второй конвойный, сжимавш Представилась и сразу угрюмо замолчала. ий поводок, молчал, и его лицо без выражения скрывало мысли также надёжно, как маска.
Остановились у вышки.
— Вот тебе двое, — обратился молчавший до сих пор к пожилому конвоиру. — Смотри за ними.
— Пусть сидят до вечера, — показал тот кивком головы на неудобные пни, как будто только их и ждавшие. — Дышат свежим воздухом до карцера.
Окошки в карцере, как глазки новорожденных котят, ни в какую не хотели пропускать солнечный свет.
Слепые стены были, явно, в сговоре с тяжёлыми скрипучими дверями и цементным полом, холодным, без подстилки. Спать на нём невозможно, только дремать сидя, когда совсем невмоготу.
Здесь не было ни времени, ни пространства, ни жизни, ни смерти. Только цементный пол и цементные стены. Они уже не казались такими страшными, как когда лязгнул замок, впуская пленницу.
По крайней мере, это было лучше, чем та гнетущая неопределённость, когда они стояли под конвоем с Лидой у вахты, пропуская возвращавшиеся с работы бригады в лагерь. — И что вы с хахалем твоим, французом, прям в самом Париже жили? — окончательно перехватила нить разговора у переводчицы Валентина. Где-то рядом также маялась лагерная подруга в точно такой же камере.
На пятый день всё стало уже настолько безразлично, что даже не хотелось выбраться из карцера, но дверь, вздыхая и скрипя, отворилась: «Приехали из Каргополя»…
…На языке устало и бессмысленно ворочался вопрос «Что такое Каргополь?», но не у этих же троих спрашивать, в самом деле.
Самый важный — прокурор. Другой, почти такой же набыченный — судья.
А третий кто?
Защитник что ли?
Не похоже…
Не для того они вдвоём с Лидой на скамье подсудимых, чтобы их защищали.
Нина снова вспомнила тот стол в Берлине, когда говорила куда-то в пустоту, а никто не слышал или просто не хотел слышать.
Посмотрела на Лиду. Кажется, та думала о том же, может быть, даже о зловещем каркающем слове.
Как сквозь сон доносятся нелепые вопросы.
— Зачем бежали?
— Не выдержала условий, — с вызовом ответила Лида.
— Домой хочу, — с трудом подавила зевоту Нина.
