— Я думаю, что в 1945 году имело место аномально сильное Эль-Ниньо, регулярные измерения в этом районе в то время наверняка не велись, но у местных индейцев сохранились устные предания об этом.
— Хм, вполне возможно, — произнес Манкевич после некоторого раздумья. — В индейском эпосе довольно часто упоминаются природные катаклизмы — ураганы, цунами, землетрясения. Они связывают это с гневом богов. Это было типично для всех народов. Эль-Ниньо? Почему нет?! Это блестящая идея — выделить метеорологическую составляющую из индейских преданий. Вам повезло, коллега, похоже, вы оказались в правильном месте в правильное время. Вам нужно наладить контакт с людьми из Деревни.
— Да мы бы с радостью! Только непросто это, — я рассказал про случай на рыбалке, когда деревенские неправильно истолковали мои манипуляции с термометром. — Мне измерять температуру поверхности обязательно надо, это для Эль-Ниньо — ключевой параметр!
Манкевича эта история позабавила.
— Не расстраивайтесь, — сказал он. — Обычное недопонимание. Такое часто случается. Разные культуры, разные языки. Мы вам поможем объясниться и все уладить.
— А про Камачо забыли? — встрял Ваня. — Мы ведь вроде как на осадном положении сейчас.
— Камачо? — переспросил Манкевич. — Франсиско Камачо? Полицейский офицер?
— Он самый, — сказал Ваня.
— Я знаю его, встречал в Ило. Какая у вас с ним проблема?
— У нас с ним не проблема, у нас с ним целая война, — усмехнулся Ваня. — Он хочет отобрать «Эклиптику». Говорит, сами проваливайте, а судно оставляйте. Поначалу даже денег на дорогу предлагал, лишь бы мы поскорее убрались.
— Это странно, — удивился поляк. — Мне он показался хорошим чиновником. Много помог мне. Дал двух отличных проводников — Хорхе и Хесуса.
— Правильно, хороший, — сказал Ваня. — Потому что вы личность известная, случись что с вами, Камачо его начальство в порошок сотрет. А мы кто? У нас теперь даже страны нет.
— Хватит бакланить! — резко оборвал Ваню Дед.
На Пляже тем временем заметно потемнело. Небо закрыли тучи, установилось душное затишье, какое бывает перед грозой. Волны оставили в покое камни, чайки прекратили галдеж. Разговор тоже начал постепенно сходить на нет. Каждый думал о своем. Дед, наверное, о ремонте, Ваня о пузырях времени, Манкевич об индейцах кечуа, индейцы кечуа о пернатых змеях с непроизносимыми названиями, я должен был думать об Эль-Ниньо, но на самом деле думал об Анне и рассматривал ее тайком.
В лице ее не было ничего особенно яркого, как у киношных или журнальных красавиц, оно казалось даже простоватым. Я дотошно, стыдясь, будто подсматривал что-то неприличное, отмечал для себя признаки этой простоватости — курносый нос, широкие скулы, веснушки. Анна была не такая, как Лена, не такая, как все другие мои знакомые девушки. Может, это оттого, что она иностранка? Хоть и из Польши, но все равно иностранка. Она дышала другим воздухом, ела другую еду, видела вокруг себя совсем не то, что видели все мы. И красота ее была совсем другая — манящая, ускользающая. Русалочья. Или… «Панночка!» — пришло вдруг на ум.
