— Мне особенно понравилась ваша «В поисках Эльдорадо», — продолжил я лить бальзам, — прекрасная книга!
— Спасибо, — Манкевич прикрыл глаза и кивнул головой с видом утомленного гения. Его лысина покраснела от удовольствия.
— А эта ваша экспедиция тоже связана с поисками Эльдорадо? — спросил я.
— Хм… и да, и нет, — ответил поляк после некоторой паузы. — Наша главная задача сейчас — изучать жизнь индейцев кечуа. Но при этом загадка Эльдорадо, как я писал в книге, остается неразгаданной. Мы продолжаем поиски. Здесь все очень связано, это Латинская Америка, здесь все вот так, — Манкевич сцепил пальцы рук. — Никогда нельзя знать, какая дорога приведет к Эльдорадо. Вы можете десять лет сидеть в архивах и не найти ничего, а потом случайно зайти в индейскую деревню, в горах или на равнине, и вам скажут: «Эльдорадо? Это вон там, за поворотом!». Потому что это Латинская Америка, — многозначительно повторил Манкевич.
— Вот вы говорите, наверху в деревне очень интересная коммуна, — сказал я. — Нам они показались странными.
— Это еще мягко говоря, — вставил Ваня. — Не зря их ублюдками прозвали.
— Ублюдками? — не понял поляк.
— Бастардос, — уточнил Ваня.
— Ах, это! — воскликнул Манкевич. — Они и есть бастардос. Коммуну основали люди, которые родились вне брака. Раньше, если девушка рожала ребенка без мужа, ее прогоняли из деревни. Они селились отдельно, постепенно к ним присоединялись другие люди. В этой коммуне уже несколько поколений живут изолированно, у них как бы свое сообщество. Поэтому они интересные. Но, конечно, они вряд ли знают что-нибудь об Эльдорадо, — улыбнулся Манкевич.
— А вы случайно не знаете, что здесь случилось в 1945 году? — спросил я.
— Пардон? — не понял Манкевич.
Мне пришлось начать издалека и рассказать о том, что я изучаю Эль-Ниньо.
— О, Эль-Ниньо! Я знаю об этом! — воскликнул поляк. — Очень интересная тема, у вас большие перспективы! Я поблагодарил и продолжил: когда я пытался узнать об Эль-Ниньо у местных рыбаков, написал на песке годы, в которые происходило явление, и 1945 год вызвал у них непонятную реакцию. Испуганно-враждебную. Рассказал о сумасшедшем старике, который выкрикивал «Манфраваль».
— Как? — Манкевич поперхнулся пивом.
— Манфраваль, — повторил я. — Вы знаете, что это? — мне показалось, что это слово ему о чем-то говорит.
— Может, здесь что-нибудь случилось в 1945 году? — снова спросил я.
— Не имею понятия, — признался Манкевич. — А вы что думаете? — в его голосе прозвучал неподдельный интерес. Поляк был первым человеком на Земле, который спросил меня, что я думаю. За это я готов был его расцеловать. С трудом преодолев этот порыв, я ответил:
