Промысловые работы заканчивались с заходом солнца. «Эклиптика» ложилась на ночь в дрейф, и Юра к концу своей вахты томился от безделья и одиночества.
— А, студент! — обрадовался он, заметив меня у входа в рубку. — Проходи. Кофе хочешь?
Я еще не оправился от дурноты и нетвердой походкой прошел внутрь. Налил себе кофе, нашел самое устойчивое к качке положение тела, утвердился, отхлебнул, обжигаясь, и приготовился слушать. Я знал, что говорить самому почти не придется, Трояк намолчался за долгие часы вахты.
— Из всех искусств, етить, для нас важнейшим является кино, — прохрипел он, изображая капитана. — Хотя кино у нас, етить, одно.
Я посмотрел на море сквозь окно рубки. Ветер поутих. Пологие длинные волны катились по инерции. На небе, повторяя движения судна, широко раскачивалась молодая луна с выводком мелких звезд.
Кофе бодрил. Я подошел к выходу на крыло мостика, вдохнул свежий соленый воздух. Глаза быстро привыкли к прозрачной темноте. По неизжитой сухопутной привычке взгляд заскользил вдоль горизонта в поисках чего-нибудь кроме воды и неба. Бесполезно. До ближайшего берега миль двести. И берег этот — перуанский. Занесло вас, Константин Владимирович.
Трояк глотнул кофе и громко прочистил горло. «Сейчас про женщин говорить начнет,» — догадался я.
— Как там дела у Наташи Ростовой? — последовал вопрос. — Все скачет?
— Угу, — кивнул я.
— Была у меня раз история с такой вот, — начал Трояк. — Света звали. Давно. Еще курсантом был, — он достал пачку «Космоса», ловко вышиб сигарету. — Попал, короче, в одну компанию. День рождения чей-то, или еще что. Как там оказался, уже не помню. Помню, слишком умные кругом все были. И разговоры соответствующие. Типа кто у них там гений, а кто говно. Я сижу скучный, сам себе наливаю. Вижу, студенточка рядом сидит, молодая совсем, лет семнадцать. Я ее еще с самого начала заметил, салату положить предложил, — очечки, нос курносенький, бюстик так себе, — Трояк чиркнул спичкой и закурил. — Короче, я и забыл про нее. Сижу, наливаю. Переживаю, что увольнение — коту под хвост. Яйцеголовые совсем распоясались, я уже ни слова не понимаю, чего они травят. Смотрю по сторонам, вижу опять — очечки, носик, бюстик — вроде ничего. Не Ким Бесинджер, конечно, но изюминка есть, как-то уж больно все одно к другому подходит. Она тоже на меня смотрит. «Скучно, — говорит, — правда? Вульгарный, говорит, экзистенциализм». Я говорю: «Еще бы!», киваю с пониманием, мол, чего с них взять. А она: «Вы читали Ричарда Баха?». Я: «Конечно, милая, это ж мой любимый писатель!», и сам — раз, ей руку на коленку…
