— Понятно… А что сделал этот лайдак Оглы?
— Много плохого сделал. Жену у знатного человека украл, опозорил человека. Над святым местом, — начальник усмехнулся в усы, — над святым местом надругался. Пять человек убил. Вполне достоин смерти, понял?
— Вы хотите, чтобы я его…
— Нет, самому не надо. Для этого дела надо кого-либо ещё приспособить, из уголовников кого-нибудь. Есть у нас такие?
— Что-то не помню.
— В пятнадцатой камере. По кличке Орёл. Подойдёт?
— Орёл? Он — здоровый парень.
— Вот именно! Я его знаю: он проходил и под кличкой Ворона, и под кличкой Чайка. Для него человека убить — всё равно что подпругу с коня снять. Срок у него большой. Можно пообещать, что скостят срок. Денег пообещай.
— А если попросит побег устроить?
— Обещай и побег. Таким людям обещать всё можно, совесть мучить не станет… Только скажи, пусть без крови действует; вроде бы этот Берды Аки-оглы естественно смерть принял. Пусть придушит — и дело с концом. Сможет придушить?
— Думаю, сможет. Он здоровый, как бугай, этот Орёл.
— Вот и пусть кончает. А мы актик заблаговременно заготовим, что, мол, помер Аки-оглы от горячки. И — не тяни, действуй быстрее. Мне один человек сказал: «Кто Берды Аки-оглы отправит в преисподнюю, тот получит от меня большой куш». Этот куш будет твоим.
— Бекмурад-бай сказал?
Начальник тюрьмы насторожился:
— А ты откуда знаешь?
— Слухами земля полна, — простовато улыбнулся надзиратель. — Говорили наши, что у Бекмурада жену увезли. Вот я и подумал, что он. Если не так сказал, прошу пана извинить.
— Ладно, — сказал начальник, — иди говори с Орлом.
* * *
Надзиратель отвёл Берды в глухую подвальную камеру. Серенькая полоска света едва пробивалась сквозь узкое, на уровне земли, оконце, и Берды долго не мог разглядеть внутренность камеры. А когда пригляделся, то ничего не увидел, кроме мокрых цементных стен и такого же пола, на котором не было даже охапки соломы, чтобы прилечь.
Он не понимал зачем его перевели сюда, но чувствовал недоброе. Насторожившись, Берды напряжённо прислушивался — кругом было тихо. Он обошёл камеру, подпрыгнув, попытался ухватиться за решётку окна, чтобы выглянуть наружу. Руки не выдержали: сказывалось ранение, сказывалась тюремная жизнь.
Берды вздохнул. Несмотря на всю беспросветность своего положения, он не отчаивался, в нём ещё жила надежда на освобождение. Больше того, он ощущал в себе непреодолимое стремление жить, двигаться, что-то делать. Состояние, когда он узнал о похищении Узук, было много хуже и безнадёжнее, чем сейчас, хотя сейчас его отделяли от любимой не только расстояние, не только недобрые люди, но и толстые стены ашхабадской тюрьмы. Он готов был бороться с врагом, с целой сотней врагов, но он знал, как это делается в степных просторах, и не знал, как можно бороться в тюрьме.
