Чудная публика. Она не мыслит себя вне черно-белых координат. Или с ними, или против них. Со времен Древнего Рима ни на йоту не сдвинулись. Единство в многообразии, цвета с оттенками? Это не диалектика, а софистика. Неверно, однако, утверждать, что мутанты с такими признаками были присущи всецело советской политической школе.
Макджордж Банди наставлял Дж. Кеннеди и был «своим» для ряда других президентов США. Его биограф написал: отличавшийся повышенной религиозностью Банди, попав на круги власти, понял, что есть вещи поважнее христианства, что в конечном счете значительно важнее сила, наличие правящей клики, наличие того, что называется привилегией. И остается только одно — всем этим искусно воспользоваться, что Банди, замечает биограф, умел.
Наши поклонники силы собственным чревом чувствовали, что насилие и безнравственность плохо сочетаются с христианством, по крайней мере с его ранней редакцией. И схема выстраивалась сама собой: кто против насилия, тот пацифист, пацифизм есть непротивление злу, непротивление сродни капитулянтству, а всякий капитулянт уповает — открыто или втихую — на боженьку.
Перестройка, если по гамбургскому счету, сумела запустить на полную мощность накопившийся в обществе разрушительный центробежный потенциал. Креативные ее задатки, едва проклюнувшись, не получали должного ухода, подпитки, стимулирования. Их забивали сорняки и новые культуры, перенесенные с чужих полей и обещавшие в первый-второй год возделывания сверхурожай. Не важно, что случится потом. Так было почти каждый раз и почти во всех сферах.
Тем дороже мне празднование тысячелетия крещения на Руси, приглашавшее каждого гражданина нашей страны почувствовать себя частью целого, свою сопричастность к прошлому, настоящему и будущему Отечества. Не хочу переоценивать убедительности слов, которые я расстелил перед М. Горбачевым. Ему нельзя отказать в чутье на опасности и шансы. Обращение, по-видимому, потому вызвало полезный отклик, что внутренний голос нашептывал генсеку: преодолей колебания, остерегись примыкать к тем, кому мало уже состоявшегося обделения церкви государством.
Этим ретивым исполнителям задаться бы вопросом, как православию удалось удержаться на плаву и, несмотря на жестокий физический и духовный террор, сохранить узы с миллионными массами? Почему слово с амвона было часто доходчивей, чем лавины заклинаний, сходивших с официальных трибун? Полюбопытничали бы, глядишь, и не разучились бы концы с концами сводить.
