Унаследовала ли дочь от отца его способность ради теории пренебрегать вроде бы очевидными данными: отсутствием в нашем мире необходимых для струнной теории дополнительных измерений или определенных удобств в Албании – еды, одежды, жилья? Общий ли у них гений (или общее проклятье) – видеть более глубокую истину сквозь фасад бытия?
Мои размышления прервал Марри – я вновь услышал, как он вопит за стенкой. Это беспокоило, но не раздражало – мой кабинет, на мой же вкус, казался слишком тихим. Но, памятуя о коммунизме, раздражало другое: мысли о несчастной угнетаемой личности, выслушивавшей эту тираду. Я решил, раз Хелен может ставить ему это на вид, значит, и мне разрешается. Уж я ему скажу!
Я вышел в коридор, сердце заколотилось. Хелен-то ему нужна. С ним и Фейнманом Хелен казалась мне душой факультета. Я же, с другой стороны, – расходный материал. Марри мог раздавить мою карьеру, не задумываясь. Я вообразил худшее: меня снимут с факультетского довольства – лишат бумаги и мела. Или кабинет отведут в бойлерной – или даже, с Лисиной помощью, в Албании. Но, добравшись до двери Марри, я услышал, что вопли закончились. Мне полегчало.
Дверь была приоткрыта. Неожиданно. И Марри, и Фейнман обычно закрывали двери – чтобы не мешали всякие студенты и молодые сотрудники вроде меня. А еще это отваживало случайных психов, какие в лучших научных заведениях вечно всем досаждают. Приезжают с открытиями. Частицы со скоростью больше световой или Вселенная есть блин, и все мы в ней подливка – во что бы ни верили, они всегда считали себя новыми Эйнштейнами. Если не повезет нарваться на какого-нибудь такого непризнанного гения – случалось, и пара часов псу под хвост. Но и отваживать их надо было с умом, потому что попадались вооруженные. Был в Беркли один субъект – ему дали от ворот поворот, так он явился под окна здания физического факультета с ножом. Мой наставник по диссертации рассказывал о другом субъекте, в Колумбийском университете – тот вернулся с пистолетом. Профессора своего не застал и вместо него застрелил секретаршу.
Я заглянул в щель. Думал, увижу его, откинувшегося на спинку кресла, улыбающегося одержанной победе – какой угодно, но он ее точно добился. Но увидел я человека совершенно раздавленного: локти уперты в стол, подбородок – в ладони, на лице – мука. Я растерял всякое желание орать на него. Наоборот, заволновался за него. Я не понимал, что его расстроило. На следующий день я обратился к своему греческому оракулу Константину за ответом. Он сказал, что недавно у Марри от рака умерла жена.
