Следователь положил на огромный дубовый стол председателя чистый лист бумаги, разложил на нем обрезки металла, вынул из кармана ключ от подвала, где была взрывчатка, и стал примерять к нему обрезки.
— Видишь, товарищ Козодой, они же тютелька в тютельку подходят, как твои ребята-близнецы похожи. Как их звать?
— Петька и Колька.
— И растут вместе, как по одной мерке, ноздря в ноздрю?
— А чего им, — поскреб грудь под клетчатой рубашкой Цезарь, — хлеб есть, слава богу, вот и растут, что ж им еще делать…
— А заготовки вот не растут, Цезарь Охримович…
Левко встал и подошел к окну. На площади в эту минуту подпустили жеребца Самсона к единственной на селе породистой кобыле Соблазнительной. Эта картина показалась следователю неподходящей для глаз Цезаря, и Левко заслонил широкой спиной происходящее, будто оно мешало ему бросить главный козырь Обвиняемому.
— Гражданин Козодой, экспертизой установлено, что царапины оставлены подделанным вами ключом, иначе говоря, кусочки металла, что застряли в замке, того же сорта, что и в этих вот ваших заготовках! — Следователь поднес синие от окалины кусочки к носу Цезаря.
— Трава в мешке… — огрызнулся Цезарь, — Таких кусочков, точнее сказать, зубцов от старых борон, сбегайте к мастерским — полмашины наберете, так что прошу извинения у вашей экспертизы. Вы человек при законе, а мне на работу нужно. Вот.
…Плывет над головой Цезаря высокое небо. Плывут в небе облака, легкие и изменчивые. Усмехается он, что хоть и уплывает далеко-далеко белый свет, а осталось в нем пятеро Цезаревых сыновей, две дочки, восемь внуков, тысячи завершенных за жизнь высоких, солнечных стогов, темнобоких, тяжелых скирд, завершенных, как надо, на совесть, чтоб не боялись зим, чтоб не повредили дожди…
Уплывает Цезарь, праздничный и отдыхающий, потому что отработал свое, как земля осенью. И солнце плывет за ним, и, как широкие, добрые ладони, лежат вдоль вытянувшегося тела уставшие от вечного урожая родные подольские поля. Сияет ширь Буга. Тяжелые августовские листья тополя укрывают бархатной тенью лицо Цезаря.
Смерть для крестьянина — отдых; все равно прорастет он в белый свет сыновьями, проклюнется по весне нежной травкой, перевоплотится в вечность — бессмертный тяжелый колос…
Левко уселся в тяжелое трофейное кресло, решил, видно, собраться с мыслями.
— Но вы, помнится, уже сидели?
— Где?
— В тюрьме.
— Было такое. А что?
— За кражу? — следователь выпрямился.
— Нет, — простодушно ответил Цезарь. — Помнишь довоенного председателя, Панька Голого?
