— Да, но они побратались уже потом, после долгого соперничества. Сначала оба убедились, что в жилах каждого течет настоящая кровь — красная, а не голубая, отец.
— Что ты хочешь этим сказать, Доротея? О чем ты?
— Да так, ни о чем. Просто пересказываю тебе слова песни. Вот еще, например:
Это Эль-Кид идет! Эль-Кид идет!
Я видела его там, на горе.
Ветер ночной прошептал мне о нем;
Койот затаился в норе;
Волки воют в долинах;
И сердце мое взвилось
Как конь на дыбы
И от счастья поет, потому что…
— Все, хватит! — снова оборвал Доротею отец. — Я запрещаю тебе слушать эти дурацкие песенки, такие же низкие и грязные, как пыль под ногами…
— Тогда мне придется затыкать уши! — капризно огрызнулась девушка.
— А вот и он! — воскликнул дон Эмилиано, вскакивая с кресла.
Первыми в патио вошли с полдюжины самых отборных телохранителей Лерраса, вооруженные до зубов. Их грудь дважды перекрещивали патронташи, в руках, как у солдат, были ружья, а на поясе у каждого висело по револьверу. Вся эта сдвоенная шеренга прошла внутрь патио, за нею появились еще двое стражников, которые подталкивали вперед мужчину. Этот был невысокий приземистый человек с плечами атлета, неуклюже, по-медвежьи ступавший на косолапых ногах. От всего его облика веяло какой-то нечеловеческой силой.
Кисти пленного сковывала двойная цепь; за собой он волочил тяжелый свинцовый шар, также прикованный к ноге цепью. За ним следовали еще с полдюжины стражников, среди которых находился и Бенито Халиска.
— Ну вот, ты и увидела это чудовище, — сказал дон Эмилиано. — А теперь тебе лучше уйти. По-моему, приятнее лицезреть тарантула, чем это грубое животное.
— Скажи, Эмилиано, разве может быть друг Эль-Кида чудовищем или грубым животным? — задала вопрос Доротея.
— Значит, ты хочешь остаться? — понял тот.
— Непременно! — заявила она.
Дон Томас восседал в кресле, будто на троне. Он не сразу нашелся, что сказать, потому что этот пленник с плечами великана неожиданно бросился перед ним на колени. Леррас некоторое время наслаждался зрелищем. Он сразу же обратил внимание на то, что голова разбойника забинтована, а обнаженные сильные руки сплошь покрыты синяками и ссадинами. Бандит был бос, его голые ступни казались такими огромными, что вполне могли бы выдержать вес двоих нормальных людей.
— Ты Рубрис, парень? — спросил наконец дон Томас.
— Я из его банды, сеньор, да простит меня Господь и ваше превосходительство, — не поднимая головы, отвечал пленник.
