А Семеныч-мужик свою линию гнет.
«Слышь-ка, красавица, у меня друган есть служивый, Бориска-генерал. У него сукна шерстяного да подкладки атласной с тесьмой интересной в интендантских закромах полным-полно. Пропадает все, от жучков подмосковных спасенья нет, злющих. Они, новорусские паразиты, приспособились по ниточке ткань расплетать и в норки к себе тырить. Жалко, материал-то отменный! Однако ж, по секрету тебе, Москва-матушка, доложу, Бориска-генерал со мной обещал безвозмездно поделиться, если для хорошего дела. А генеральское слово, сама знаешь, кремень! Будет, будет тебе материалец расписной, искусный, неповторимый! Соглашайся, пока ткань целиком не пропала, жучками-отморозками помалу растащенная».
«Так-то заманчиво очень. А кто портняжить будет? Кругом полупрофессионалы, недоучки. Форму армейскую и ту дельно справить не могут. Не напортачили бы и со мной. В сомнении я… Ох, точно вздрогну!»
«Погоди. Я на старой работе Тюмень с ухажерами обшил без претензий».
«Тюмень, говоришь? Знаю, знаю! Она компаньонка мне по ТНК да Лукойлу».
«Так спроси по-свойски. Подтвердит, точно. Довольная она осталась, и ты будешь».
«Спрошу, спрошу при случае».
Москва-то смекнула, что не врет претендент по швейному делу. Видать, что не модист новоиспеченный, а человек основательный, серьезный.
Семеныч дальше излагает.
«У Тюмени-то такие фигуры в ухажерах были! Здесь и не снилось. Метр клиенту к подмышкам приложить не получается! Скользит тот метр. В нефти все округлости телесные замазаны… По десять раз каждую мерку снимать пришлось. Цифирь не разглядеть! Мутно! Кругом газ природный атмосферу затуманил… Зато практика! Глаз теперь алмаз! Точно, довольна будешь».
Говорит, говорит Семеныч, а сам, глянь-ка! к Москве уже с метром портняжным прилаживается, булавки, иголки-нитки да ножницы разные разложил.
А она-то, она, и зарделась вся, и зарумянилась, прямо как с Михалычем в былые времена!
Про подарки желанные вспомнила. Размечталась…
По сердцу, значит, Семеныч мастеровитый пришелся.
«Ну, ладно, – говорит, – согласная я вся на авантюру такую швейную. Уговорил, черт причесанный!»
А то! Какая же дама от нового платья откажется?
«Только ты аккуратней, не лапай грубо, не уколи больно, иначе точно вздрогну. Сам знаешь, что тогда будет».
«Не сомневайся, столица-матушка! Даже не почувствуешь! Ты пока пивка попей, расслабься. Вон, я балтику-трешку припас. Настоящую, питерскую».
А сам уже Зингером педальным вовсю строчит.
