— В шумных местах я отдыхаю, — сознавался он. — А в тишине уснуть не могу.
— И я тоже, — сказал Шорников. — Все это у нас с фронта.
— Возможно. А разве сейчас легче? — ответил Прахов.
Шорников удивленно посмотрел на него, встретился с угрюмыми темно-карими глазами. Так может говорить только тот, кто не сидел в окопах и не знает, что такое атака на какую-нибудь безымянную высоту, за которую уже полегла не одна рота. Но Прахов воевал. И войну, по его рассказам, он встретил младшим лейтенантом.
— Я пойду покурю.
Но Прахов направился не в курилку, а в приемную генерала Королькова.
Елена вскинула на Прахова свои вороненые ресницы:
— Я вас слушаю, товарищ подполковник. Вы к генералу?
— Генерал сам меня вызовет, если я ему потребуюсь. Зашел на вас взглянуть.
— До чего любезно с вашей стороны. Но как бы это не стало для вас традицией.
— Вы, Елена, восхитительны!
Всякий раз, когда Прахов заходил в приемную, Елена немедленно произносила: «Вам к генералу, товарищ подполковник?» Эта официальная вежливость оборачивалась каким-то непреодолимым барьером между ними, и он потерял веру, что когда-нибудь добьется ее расположения. Попробовал покупать книги, не помогло. Но когда он появился рано утром с веткой персидской сирени, Елена просияла:
— Ой! Леонид Маркович! Какой вы внимательный. Мне ведь снилась сегодня сирень.
После этого случая Прахов стал смелее заходить в приемную. И обязательно спрашивал у Елены:
— Что новенького?
Из деревни мать написала, что под Москвой служит друг детства Шорникова, сын мельника Степан Чеботарев. Недавно мельник гостил у него, рассказывает, что Степан «большой начальник», перед ним все там ходят, как перед генералом. Мать советовала: побывай у него, может быть, он пособит на первых порах в Москве.
Пособит не пособит, а навестить надо.
В выходной день Шорников отправился к Степану на электричке. Выехал рано, в вагонах было свободно. За окном проплывали тихие дачные поселки. Домишки с шиферными крышами и большими застекленными террасами. И ему вспомнилась родная деревенька Залужье, затерянная среди лесов и болот. Она гнездилась на высотке, серая, соломенная. Только церковь возвышалась каменная. А рядом с ней липа, на которой свили гнездо аисты. Бывало, встанет на одной ноге птица и смотрит часами сверху. Пугать их боялись, считалось, если аиста обидишь, он принесет с огнем головешку и бросит на крышу. Верстах в пяти от Залужья находилась водяная мельница, вся в подпорках. Приятно было смотреть, как по желобу весело катилась светлая вода. А прислушаешься к ее журчанию — и на душе станет тревожно.
