Так нехорошо подумал Охломоныч о муже собственной дочери, а тот возьми да скажи по-простому:
— Сидаун на плиз, мужики.
Но потом сморщился, как от изжоги, и добавил хмуро:
— Только на сиденье подстилку набросьте. В багажнике. Ту, что потемнее.
Поехали. Музыка тихо играет. Мотора почти не слышно. Так, вроде время от времени конь вздохнет, да вьюга в трубе гудит. И такая мощь в этом беззвучии чувствуется, что сердцу радостно. А тряски почти никакой. Это на старой-то новостаровской дороге! Будто на воздушной подушке. Как в лодке по волнам. Так хорошо чувствовал себя Охломоныч, лишь когда качался в люльке. И воздух в машине какой-то особый. Вроде как не наш. В меру прохладный, пахнет чем-то приятным, но, опять же, не нашим. А, может быть, это Эвон Какович надушился. Весь холеный, розовый, как младенец. Уши на солнце просвечивают. И говорит снисходительно:
— Удивляюся я на вас, мужики. При таком богатстве и в такой нищете по уши живете.
— Это где же ты богатство-то увидел?
Эвон Какович небрежно махнул в сторону Бабаева бора.
— В том-то и дело, что не видите. Сколько древесины зря пропадает. А в нашем степном краю древесина — золото.
— Сказал тоже — древесина. Эх, ты, буржуй недоделанный!
Тритон Охломоныч хотел ответить похлеще, но так и задохнулся от сложных чувств.
В свое время он два года заграницей служил и полстраны объехал, но ничего лучше озера Глубокого да Бабаева бора видеть ему не доводилось. Вроде, да, красиво, и деревья повыше и вода посветлей, а не по сердцу. Это же тебе не просто лес да озеро. Это же ты и есть. И соленые бирюзовые волны Глубокого, его камышовые заводи, белые дюны, поросшие талой, и ровный шум Бабаева бора, грибной запах, поляны дикой вишни — это же часть тебя. Что ты без них? Так, вроде бы и не Охломоныч. Существо. Бомж. Ишь, ты! Древесина…
— Так ты что — порубить все ЭТО хочешь? — со зловещим спокойствием спросил Охломоныч.
— Если не я, то кто? — задорно ответил зять, бывший комсомольский работник.
— Тогда начинай с меня. Руби под самый корешок.
— Да ты не горячись, отец. Ему так и так хана. Вы же сами его на дрова и изведете. Котельная-то не работает? Уголь не завезли? И не завезут. Коммунизм кончился. А зимой-то не в берлогах живете? Порубываете самовольно мой лес?
— Да зачем нам его рубить? — удивился Охломоныч. — Вон сколько брошенных домов стоит. Разбирай да топи.
— Эх, мужики, мужики, — тоном мудреца, уставшего презирать несовершенства мира, молвил с печальным вздохом Эвон Какович. — Это ж надо додуматься — печи домами топить! Экономика…
