— Брошенными домами, — уточнил Охломоныч и добавил, помолчав. — Все не реликтовой сосной.
— Ну, сосной топить никто и не собирается, — обиделся предприниматель. — Сосна — прекрасный строительный материал. Топить будем сорными породами — береза, осина…
— Береза, осина — сорные породы? — возмутился Охломоныч. — Останови машину? Ишь ты! Сорные породы! Ты когда в последний раз дикую вишню ел?
— Ну, при чем здесь, Тритон Охломоныч, дикая вишня? Какая собака вас сегодня укусила?
Охломоныч, удивленный провидением зятя, замолчал и больше не просил в знак протеста остановить машину.
— Так что, Тритон Охломоныч, — тоном великодушного победителя подвел черту Эвон Какович, — точи топор. И работа будет, и зарплату гарантирую. Только сразу не отказывайся. Минут пятнадцать помолчи, обдумай, а потом уже говори.
Остаток пути Охломоныч смотрел в чистое, как будто бы его совсем не было, иностранное стекло, к которому отчего-то не приставала здешняя, новостаровская пыль, и думал: зря он все-таки не повесился. Скоро и вешаться не на чем будет. Он представлял деляны на заветных местах, и от этого становилось совсем тошно. У каждого из этих лесных секретов было свое название, каждое оберегалось от других грибников и ягодников. В одном уголке в сырые годы водились лисички, в другом — нигде не было, а здесь были всегда белые грибы, в третьем — маслята, в четвертом — грузди. Знал он и вишарник, где никто никогда не срывал ягоды недоспелыми, потому что никто, кроме него, не бывал там. Дикая вишня величины и сладости необыкновенной. Мясистая, сочная. Боярышник янтарный. Черемуха. Красная и черная смородина. Земляника, костянка. Чего только не было в этом бору.
Эвон Какович что-то говорил, но Охломоныч его не слушал. Он смотрел в сутулую спину зятя и думал, словами преимущественно нецензурными, что человека, сделавшего в наше время карьеру, разбогатевшего, уже нельзя считать в полном смысле порядочным человеком. Ну, не могут из навоза и дерьма вырасти съедобные грибы. Непременно — поганки.
Тритон Охломоныч закрыл глаза и в ровном гуле Бабаева бора услышал предсмертную молитву.
Накрапывал легкий слепой дождь, маскируя слезы, стекающие по небритому лицу.
Через день-два, стараясь перекричать друг друга, завизжат здесь бензопилы, застучат вразнобой топоры, и от этого ягодного уголка ничего не останется — ни этого милого сердцу запаха грибов и лесной прели, ни этих теней, скользящих по белым стволам, ни этого гула, от которого слегка кружится голова и возникает ощущение полета. Вырубит Охломоныч дочиста свое детство, свою память, самого себя. Через несколько лет исчезнет бор, оголится планета так, что, пожалуй, из Новостаровки через скучное пространство будет видна Неждановка. А что такое Новостаровка без Бабаева бора? Так себе деревушка. Одна тоска.
