— Это ты брось — разруха, бедность… Кто хочет жить, тот живет, — говорил он, сопя и чавкая, — ты-то, я вижу, не бедствуешь, если библиотеки покупаешь.
— Не о нас речь. Как жить, если работы нет, — возражал Прокл.
— Нет и не надо. Кто тебе мешает скупить скот. Корову за мешок сахара отдают. Скупил, вывез в Тюмень и продал за хорошую цену. Граница рядом. Граница прозрачная.
— Ну, если все начнут скупать скот, скота не хватит.
— Я этих проблем не понимаю. Мужик для того и создан, чтобы прокормить семью. Так? Нет работы — найди. Не нашел — укради. А если ты не можешь прокормить семью, какой же ты мужик.
Прокл не имел ничего против взглядов и внешнего вида Григория. Ему было просто неприятно, что этот человек — муж Людмилы.
К тому же, в отличие от Прокла, Григорий не был сторонником раздельного питания. В желудке его переваривались две глубокие тарелки борща с кусками жирного свиного мяса, около сотни пельменей, среди которых один — счастливый, пять долек чеснока, полбулки ржаного хлеба, несколько ломтиков свиного сала, совковая лопата гречневой каши, шесть яиц, кусок пирога с картошкой и щукой, луковица. Все это было пропитано полукилограммом домашнего самогона и залито сверху тремя стаканами чая, настоянного на лечебных травах.
— Ну, вот и заморили червячка, — гулко хлопнул Григорий тяжелыми ладонями по собственному животу, который начинался едва ли не от подбородка. Точнее, от нижнего из четырех. В животе, плотно набитом свежей пищей и навозом прошлых трапез, зажурчало, зачавкало и забулькало. В нем шли какие-то болотные процессы. Григорий тяжело и часто сопел. Порой тело его сотрясала отрыжка. С любовью и нежным одобрением смотрела на мужа красавица библиотекарша, со всем соглашаясь с ним, готовая по первому намеку принести очередное блюдо.
Между тем хозяин дома говорил Проклу со снисходительной усмешкой:
— Что это за мужик, который пальчиком в тарелке ковыряется — это ему можно, а это нельзя. Не мужик, а баба какая-то. Мужик что подадут, то и съест. Я таких мужиков, которые ковыряются, не люблю.
От него пахло чесноком, самогоном, парным мясом и сладким навозом. Под мышками было темно от жаркой влаги. Пятна испарины выступили на спине, животе и в паху. Круглое, розовое лицо взволдырилось бисером пота. Крупные, сверкающие капли сплошь покрывали лоб и бритую голову. Они сливались и, достигнув критической массы, стекали за расстегнутый ворот рубахи, а на их месте тут же взбухали новые градины.
