— Я писал вам, надёжным.
— А она кому? Гангардту? Она писала тоже надёжному. Дмитрий Матвеев был в нашем кружке. Проверенный человек. Разве она знала, что его загребут по этому цюрихскому делу?
— Ну хорошо, не будем. Вон твой морж навострил уши.
Они замолчали, и сразу стал слышен глухой топот множества ног, обутых в коты. Вереница, изогнувшись на углу, двигалась в ту сторону, где стоял длинноусый. Служака внезапно повернулся и отошёл от края площадки.
— Видел? — сказал Николай. — Он отступает.
— Поздравляю, — сказал Алексей. — Чертовски хочется посмотреть на тебя.
— И мне тоже.
— Разреши оглянуться.
— Ни в коем случае. На балконе осмотримся.
— Ты стал жестоким.
— Не чувствую и в тебе мягкости.
— Я таким и был.
— Молчим. Он слушает. Поговорим на балконе.
Вскоре прогулка кончилась. Вереница вползла в корпус. На лестнице, когда хвост её подтянулся до середины, Николай почти вплотную приблизился к Санину.
— Мы можем переписываться, — сказал он, — и перестукиваться. Азбуку декабристов знаешь?
— Знаю.
— Стучи соседу — передадут. Вместе нас на прогулку едва ли будут пускать. Сегодня морж ошибся.
На балконе Санин обернулся.
— О брат, — сказал он, — ты стал гораздо старше.
— Мне уже двадцать, — сказал Николай. — А ты почти не изменился.
Они обнялись.
— Эй, вы там! — закричал внизу надзиратель. — Марш по камерам!
Итак, ещё с одним удалось свидеться. Посчастливилось. Да, встречи со старыми друзьями — это счастье. Эх, казанцы, сойтись бы сейчас всем вместе! Нет, всем никогда не собраться. Многих уж нет в Казани. Одни сидят, другие успели бежать за границу, третьих правительство загнало в глухие губернии. Так что и не разыскать друг друга. Но кое-кого можно всё-таки найти. Мотовилов, наверно, до сих пор отбывает ссылку в Пензе. Вот бы с кем встретиться! Коротка была дружба с ним, но вся она, как и время, проведённое с Анной, осталась в памяти живее живого.
Долго тогда пришлось толковать с товарищами, чтобы убедить их, что это как раз тот человек, который нужен кружку. Разговор длился больше часа и не совсем ещё закончился, кто-то ещё возражал, когда дежуривший у входа паренёк впустил в комнату того, о ком говорили. Все сразу уставились на него, а кто-то даже привернул фитиль лампы, чтобы лучше рассмотреть пришельца. Мотовилов смутился, хотя ему, студенту третьего курса, нечего было тут стесняться: почти все эти смотревшие на него юноши были в куртках с серебряными гимназическими пуговицами.
Он снял поярковую шляпу, долго ощупывал красные уши и стоял у двери. Потом ему выдвинули стул, и он сел на него, скинув с плеч клетчатый плед.
