Лицезрение одинокого старика, не успевшего увидеть сына и похороненного на жалкие деньги, собранные соседями, неожиданно всколыхнуло душу Давлятова, и он даже слегка возвысился в собственных глазах, вспомнив о своей участи мученика и гонимого. Да, нельзя объяснять его отъезд из Москвы душевным спадом, желанием поломать все ветхое и сыплющее костяной трухой, побегом от артистической особы, наконец; истинная причина возвращения в Шахград — добровольное изгнанничество и желание пострадать за растоптанное возвышенное, за цинизм и обман не только того, кому он больше всего доверял и считал своим духовным наставником, — Шаршарова… но и вообще, вообще ничего нельзя — нет веры, кругом застывшая смола материи, в которой просвечиваются замурованные пузырьки духа. И только добровольное мученичество способно спасти желающего спастись, думал Давлятов. И с первых минут его возвращения в шахград-ский дом, на этой волне мученичества, он спокойно выдержал укоризненные взгляды соседей, их молчаливое неодобрение. Они почувствовали незримую черту, проведенную Давлятовым, как бы дающим им понять, что их душевное никак не совпадает с его, что он носит в себе то, что выше текущей жизни, в которой они живут с их желаниями, суетой и упреками. Да, окружающим его не понять!
Таким непонятым его и оставили в покое, а это Давлятову и нужно было. Но что-то неприятное о смерти отца доходит до него из разговоров тех, кто жил в домах рядом, через стену. Будто бы все по-другому было. Будто бы не лежал он долго тяжело больной, как думал сын в Москве, а скончался от сильного испуга… то ли ограбить хотели дом ночью, то ли письмо он какое-то получил с требованием принести и положить в указанное место пятьдесят тысяч из награбленных им денег в бытность заведующим лесоскладом — все до того скучное и банальное, что тут же забывалось Давлятовым. Единственное, что привлекло его внимание среди этих слухов, да и то своей символикой, — слух о том, что дом ночью неожиданно тряхнуло, спящего отца сбросило с кровати, и он, перепуганный до смерти, еще ничего не понимающий, пополз через весь двор на улицу и только здесь очнулся и закричал: «Землетрясение!» И всматривался в темноту, и вслушивался, удивляясь тишине, — ни один человек не выбежал, ни одна собака не взвыла. Неужели почудилось? Тогда как же он оказался сброшенным с кровати на пол? Ведь пронизывающе ощутил он каждой своей клеткой толчок, хотя и спал, он, за всю свою долгую жизнь переживший, наверное, более сотни землетрясений здесь, в Шахграде, от четырех сильных, разрушительных, повторяющихся каждые пятнадцать двадцать лет, до десятка средних и мелких, случающихся почти каждый год, трех-, четырех-, пятибалльных. Он не только ощущал даже самое легкое колебание земли, но особым внутренним чутьем уже и предугадывал время очередного землетрясения с точностью плюс-минус неделя. И не только Ахмет Давлятов, а почти все шахградцы обладали такой интуицией, — ведь не зря весь прошлый год ездили сюда японцы, привозя с собой каждый раз все более чуткую, тонкую технику и измеряя выборочно все параметры шахградцев начиная от пульса и кровяного давления, кончая объемным просвечиванием головного мозга, и пришли к выводу, что в самой натуре шахградцев от частых землетрясений эволюционно происходят изменения, и чем они чреваты для человеческого рода, пока предсказать трудно, возможно даже, что со временем у шахградцев произойдут такие необратимые изменения, скажем, в позвоночнике: он будет лепиться не из костного материала, а из более эластичного вещества; туловище, раскачиваясь в такт колебаниям земли, поможет шахградцам даже при самом сильном, подбрасывающем толчке устоять на ногах… и всякий подобный вздор в духе эстетствующих японцев, которые свои химерические фантазии привыкли измерять скрупулезно точно и научно и находить им якобы подтверждения. Я подчеркиваю это неопределенное словечко «якобы» потому, что предположение японцев об эволюционном изменении моих земляков-шахградцев обросло дикими слухами и домыслами, хотя виноваты в этом никак не японцы, а наша солидная газета «Шахградская правда», которая сначала обнародовала гипотезу японцев с целью утешения шахградцев, вечно живущих под страхом очередного землетрясения, но на следующий день выступила с опровержением своей собственной публикации, назвав ее «дешевой сенсацией, рассчитанной на обывателей». «Шах-градцы, — резюмировала опровергающая себя газета, — должны, как это было всегда, противопоставить слепой стихии стойкость духа, а не жить надеждами на какие-то изменения в позвоночнике. Все это попахивает шарлатанством, если не сказать больше желанием расслабить нашу волю и усыпить, ибо доказано — среди иностранцев, приезжающих к нам якобы для научных изысканий, встречаются не только дружелюбно к нам настроенные, но и со злым умыслом…»
