– Кое-что объясню вам. Мы живем в правовом обществе, в суверенном, независимом государстве… Гасанов усмехнулся.
– Идет следствие по делу об убийстве, или самоубийстве, – продолжал мужчина, проигнорировав усмешку Гасанова, – если у вас есть какие-то соображения, сейчас самое время изложить их следователю.
– Хорошо, – сказал Гасанов, помолчав. – Я так и сделаю.
– Вот и отлично, – мужчина одобрительно потрепал его по плечу. – А необоснованные предположения лучше выкинуть из головы. Хлопот потом не оберетесь. Вы уже немолоды, наверно, внуки есть, занимайтесь своей семьей, своим здоровьем. Это будет самое умное.
Гасанов молчал, уставившись на цветы, разбросанные на земляном, холодном холмике, под которым лежало ее такое же холодное, насквозь промерзшее тело, вспомнил ее закоченевшие, скрюченные пальцы, почувствовал болезненный ком в горле. Оглянулся – мужчины не было рядом. Наверное, прошло много времени, ноги закоченели и, уходя, он чувствовал боль в ступнях. Я попал в ловушку, билось в голове Гасанова, это капкан…, жизнь поймала меня.
Он решил выждать, пусть настороженность у того пройдет, пусть он расслабится, поверит, что ничего ему не грозит, кроме нашего уродливого правосудия, которое ему тоже не грозит, пусть войдет в свою обычную колею, а он, Гасанов, за это время подготовится, проверит себя, и если ярость по-прежнему будет кипеть в нем, значит, он найдет верный путь и доведет дело до конца. Если же все пройдет, перегорит в душе его и он не будет способен действовать, то значит, он жалкий человечек, и так же жалко окончит свои дни, глядя в окно на кусочек двора. Такой думал.
Он вернулся к своим делам, к работе, ходил в гости к дочери, подолгу смотрел на внучку, спал с женой, приносил домой весь заработок, бегал по заданиям редакций, брал интервью у разных интересных и неинтересных людей, скандалил, огорчался, смеялся, смотрел в окно поздним вечером (дом напротив стали надстраивать – видимо, на земле места не осталось уже – и кусочек неба, видимый из его окна, становился все меньше: узкая полоска, утыканная звездами), ел, купался, занимался иногда своими болезнями, но что бы он ни делал, в голове его крепко засела, не давая покоя, мысль об одном важном, незавершенном деле.
Проходило время. Оно только и делало, что проходило. Оно только и может – проходить, пробегать, пролетать. Без передышки. Проходило время Гасанова. Внучка росла, жена ворчала, младшая дочь уехала на год учиться в Англию, старшая жила своей жизнью, активно, не без помощи мужа, обзаводясь, обрастая, – приобретая, обживая. Гасанов одной частью своей души участвовал во всем происходящем, и ему, несмотря ни на что, нравилось, что время проходит, что оно не стоит на месте, не застыло, как говно, а движется, хотя, как ни жаль, все в одном направлении, ни разу не изменив этому направлению.
