– Папа, – говорит Галка, – ты в порядке? Как ты упал?
– Кто, кто тебя ударил? – это Азам.
– Давайте, – говорю, – наклонитесь оба, я за вас подержусь и встану.
Боль сильнейшая, но обнял обоих за шею и встал кое-как.
– Сейчас «скорую» вызову, – говорит Галина.
– Нет, – говорю, – вроде не надо. Ведите меня домой. На ногу наступить практически не могу, но с костылем и с их помощью потащился обратно к нашему подъезду.
А балалаечника, конечно, и след простыл. Может, побоится теперь на это место возвращаться?
Этот, может, и побоится, а симфоническая флейта наверняка опять придет.
Мы, евреи, вообще народ очень балованный, нежный, а израильтяне в частности. Особенно которые здесь родились. У них одно из самых любимых выражений это – «кашe». Тяжело, значит. Чуть что, какая трудность, сразу «ой, каше, каше». Все прямо хором: солдатам на службе – каше, школьникам учиться – каше, матерям детей растить – каше, начальству страной руководить – ну, это уж совсем каше. Иной наберет в банке кредитов, надо расходы сокращать, гамбургеров кушать поменьше, детей в луна-парк водить пореже, новые наряды к свадьбе троюродной племянницы купить не на что, ах, ноет, банк-кровопийца, очень каше ему. Конечно, кому по-настоящему тяжко, те больше помалкивают, а остальным каше-е!
Вообще-то, по правде сказать, в нашей стране жить действительно кашевато. Но это совсем другое «каше», оно, говорят, исторически так развилось, и разницу мне как следует объяснить не под силу, хотя чувствую.
В больнице я этого каше наслушался вдоволь, и совершенно, по-моему, напрасно. И то им плохо, и это не так, а мне так очень понравилось, и в первый раз, и в этот.
То есть больному всегда плохо, но я про другое. Вот не леживали они в нашей Пятой Градской и не знают, какие бывают больницы. Не знают, например, что такое сходить в уборную, когда на этаже восемь палат, а в палате по десять человек и на весь этаж один туалет на три очка. И три очка эти засраны до того, что ногу негде поставить, и свое сложить уже некуда, потому что трубы засорились и вода не спускается, а слесарь бухой раньше утра не проспится. Это если больной ходячий. А если лежачий, как я был, так вообще. Стонешь, нянечка, нянечка, судно, а нянечка полуживая тебе злобно – вы что, срать сюда пришли? опять тебе судно? прям судный день!
А в здешней больнице по этой части просто душой отдыхаешь.
Да, в больницу я все-таки загремел.
Притащили они меня домой, устроили на кровати, и вроде бы ничего. Ушиб, думаю, сильный, надо отлежаться. Азам обложил меня подушками, Галина грелку налила. От грелки, правда, только хуже, но так мне вдруг приятно стало, что она за мной ухаживает. Неужели же только из-за камушков? Говорю ей ласково:
