И меня приманила жалкая надежда на механизм компенсации, попытка вызвать движение души в ответ на упрямое повторение. Я отказал во внимании всем всегда важным делам, навязчивым, преодолимым бедам, вымученным сюжетам и иным составным собственной жизни. Там, откуда бежал, едва ли возможно остановиться, зафиксировать или спровоцировать состояния, мысли, чувства. Превращение вещной ценности в падаль происходит незаметно и неминуемо. Ты, выученный с младых игнорировать окружающую, тратишь на то все силы, и, очнувшись в один прекрасный, понимаешь, что слишком болен изнутри. Чем-то нерешенным, заброшенным, отравлен гниющими плодами собственных страхов пред свершениями и парализован болью от истекшей необходимости.
Я уехал сюда. Точно не определить, где ад более похож на писаный. Приметы расплывчаты, персонифицированы и подзабыты веком изрядно. Изрядно все равно, ведь здесь впервые наедине с ней. Все-то пропустил: единение, предвестие, разрыв, срывающуюся скорбь, следующее по списку. Сумел предотвратить, не дал свершиться таинству, чтоб и его в конечном итоге не предать. Порывистость, бесстрашие и вера в счастливое прозябание, в возможность обойтись без вины; она, способная принять лишенные налета очарования сутки, не закрывая усталых глаз, благородная и живая? Вряд ли нас столь щедро благословили, скорее конец настал бы повторением себе предшествующих, бывших. Не берусь утверждать, но смею прорицать, обладающий знанием и зрением, располагающими разбирать очертания целого, а не разглядывать детали частного.
Отточие, но было ясно, какие пути избирать, куда и зачем стремиться, от чего отказаться и что потребовать непременно. А потом она, и первые многозначительные взгляды, пара удачных встреч, всего лишь ее улыбка, неточное, мгновенное касание. Дрогнувшая рука, кофе, который она не любила, свет дневной, обещания быть, верно, и счастье где-то глянуло. Кокетствующий ветерок в ее волосах при прощании. И все, одной этой малостью сделалась необходима, органична, обязательна. Не знаю, догадалась ли она, почему оставил сотворенное нами чудо нетронутым? Что побоялся проверить на прочность, развенчать миф о возможности, заложить надежду за очередную невозможность, еле скрываемое отчаяние и проч., проч. Где-то там утерялось главное: не смог.
Вот и первый, безоглядный, сам себя предающий редкостью, снег. Тихо, концы спрятаны, дыхание размеренно и едва ли глубоко. Я привык к городу, где думал забыться, может быть, быть может, и забыть. Да как-то и не холодно. Небо будто смеется надо мной, позабыв собственный цвет, укуталось в белеющую шаль из тончайшей паутины предсказанной облачности. Похмельное лицо исполненного чугуном гения, тронутое наледью по контуру губ и на кончике носа, в роли экзотики — «Блю Кюрасао» из горла. Та, что всегда находишь в провинциях, площадь пред театром, покинутая и милая той пустотой и истинно прекрасным видом на набережную. И где моя она теперь? С кем, помнит ли? Я совсем ее не знал. Давно ли? Недавно? А воротиться уже и некуда.
