— Оставим разговор до испытательного взрыва. Там все прояснится.
Касым предложил Медеру сигарету, тот отказался.
— Да, — кивнул Касым, — ты же не куришь до одиннадцати. Как ты выражаешься: не делайте глупостей до полудня, успеете, день долгий.
— Это наставление отца.
— Мудро, — сказал Касым и вложил сигарету в коробку. — Поползем потихоньку.
После работы, как и уговаривались, вчетвером ехали за город отметить день рождения Сагынай. Четвертой была Дамира — одноклассница Чоро, смешливая, совсем еще наивная, как решил про себя Медер. И эту ее наивность подчеркивало постоянное вопросительное «да?» в разговоре.
Однокашники сидели сзади, отыскивая нужную кассету и настраивая магнитофон.
Газик, который вел Медер, завернул к высокому холму, и утрамбованная колесами машин узкая колея вывела их на самый гребень. Отсюда город был виден как на ладони.
…Потом они выгружали из машины свертки и сетки, весело приготовили дастархан.
Медер с шумом открыл шампанское и проследил взглядом за полетом пробки, разлил шампанское по чашкам.
— Здесь, в этих горах, я хотел бы произнести тост, — торжественно-шутливым голосом начал Медер и оглядел сидящих.
— Ну и горы, это же холм, — улыбнулся Чоро.
— Ты — настоящий киргиз, браг мой, — согласно кивнул ему Медер. — Ты воспринимаешь это холмом, потому что видел горы и повыше. Киргизы назвали это место ласково — Бозбелтек, Серый Комочек, Так что, дорогие мои, все зависит от того, как па это посмотреть. — Медер широко развел руками и, немного выждав, стал произносить первый тост: — Тебе сегодня двадцать один год, Сагынай, я хотел бы, чтобы еще трижды повторилось это и чтобы мы праздновали снова здесь. Вперед, друзья!
Все весело и дружно сдвинули чашки…
Потом были танцы. Медер и Сагынай подстраивались под юных однокашников, чтобы не нарушить «ансамбля». Бегали наперегонки, резвились, дурачились, прыгали — кто дальше, кидали камни — кто метче, и не заметили, как спустилась ночь.
Ночь стояла светлая, с крупными вызревшими августовскими звездами.
Они сидели рядом, прислушивались к ночной тишине. Близко паслись лошади, наверное, разбредшиеся из табуна. То там, то здесь похрустывали сочной травой, сытно пофыркивали, глухо тукали копытами, поблескивали гладкими боками под лунным светом. Иногда одна из них вскидывала голову и издавала короткое и покойное ржание.
Медер положил голову на колени сидящей Сагынай, он любил, когда она гладила своими ласковыми руками его жесткие волосы.
