МАРК Так оно и есть. Ты моя героиня.
КАТУАР Я не хочу.
МАРК Почему?
КАТУАР Потому что ты уже знаешь финал. Марк, у тебя же нет ничего в жизни, кроме твоих сюжетов.
МАРК Теперь у меня есть ты. И я не знаю финала.
КАТУАР Сколько раз ты это говорил? Я пойду. У меня свой сюжет. И свое имя!
Она поворачивается и быстро идет к выходу. Марк пытается догнать Катуар, но он сильно хромает, и ноги коротки.
АМИ (из могилы, задорно) Не догоните, юноша, не догоните!
ФЛЕШБЭК. ТАГАНРОГ. ЗЛОЙ РОК.
Бабушка колышется около плиты. Блины, опять блины. Вечные блины. Их очень любит Карамзин. Но бабушка не любит Карамзина, называет его отца алкоголиком, а маму — женой алкоголика. Бабушка в своем байковом халате и полуразвалившимися ступнями ног сохраняет самодержавие.
Я хорошо помню вкусную спину бабушки в байковом халате, хотя лицо уже забываю. У меня тщедушная память на лица. Лучше всего помню судьбы. Но у бабушки не было судьбы, если не считать собраний жильцов во дворе, на которые она созывала магическим кличем. Никто не мог устоять перед зовом бабушки. Даже сосед, мастер похмельной резьбы по дереву. Он поднимался из гроба и шел на голос, не поднимая веки. Одаренные первой юношеской судимостью Перун и Ярило здороваются с бабушкой у подъезда и прячут окурки в кулаке.
Я выношу Карамзину блины украдкой, под покровом школьной сумки. Он жует их на диване фон Люгнера и провозглашает:
— Я настоящий червь мучной. Немного нервный, но ручной.
В этот раз тесто отвернулось от Карамзина. Бабушка, не оборачиваясь, глухо приказывает:
— Не носи ему блины.
— Кому?
— Шизофренику своему.
— Он не шизофреник.
— А кто еще? С таким отцом-алкоголиком.
— У него нормальный отец. Он ему книги привозит.
— И перестань плясать под его дудку!
— Блин, я не пляшу!
— Не груби. Он тебе говорит, ты все делаешь. Что ж ты такой слабовольный? А если он тебе скажет в окно прыгнуть, ты прыгнешь? А?
— Так прыгай же!
Комната Карамзина. Распахнуты тюлевые занавески. Из другой комнаты доносится хмельное ворчание папы Карамзина: у него три выходных, он пытается их сосчитать, но они расплываются в разные стороны. Июль в Таганроге — тяжел.
Я стою на подоконнике четвертого этажа. Карамзин покусывает ноготь:
— Прыгай! Сделай что-нибудь в жизни своей, бычок-песочник несчастный.
Внизу песочница, моя цель. Над песочницей через двор протянуты веревки с пыльным бельем. За деревянным столом, укрытым желтым линолеумом с педантичными ржавыми гвоздиками по периметру, в середине двора, на скамейках сидят в жарких позах Перун и Ярило, играют в подкидного дурака стертыми картами.
