Когда последний мул с поклажей исчез в клубах пыли, Самади увидел ослика, все еще безмятежно лежащего посреди улицы…
…Около чайханы Барота Кривого его окликнули:
— Эй, учитель, поди-ка сюда!
Это кричал табунщик Хасан, усатый мужчина лет сорока пяти. Рядом с ним сидели еще двое, оба седобородые, оба важные — Турабай и Базарбай. Учитель подошел к ним, сказал:
— Я хотел вас видеть, Хасан-ака.
— Куда это смотрит твоя школа? Мало, табун угнали, так еще весь мой сад обчистили. И всё ваши ученики!
— А вы их избили…
— А что, кланяться им? Мало еще всыпал. Еще раз полезут, я им покажу!
— Надо, — подтвердил Турабай. — Надо, Хасан-бек.
— Этого не будет, — возразил Самади.
— Как не будет? — удивился табунщик.
— Я не позволю вам бить детей. Высечь мальчика до крови из-за горстки черешни — это жестоко!
— А что, ждать, чтобы они украли барана из моей кошары?
— Нужны им ваши бараны! — закричал Самади. — Попробуйте хоть раз тронуть их!..
— Ну-ну, что мне за это будет? — спросил табунщик.
— Скажи, скажи, — поддержал Турабай. — Плохо будет!
— Вы же старый человек… — упрекнул его Самади.
— Скажи, что ты мне сделаешь, учитель?
— В суд подам!.. — выпалил Самади.
— Мне не страшно, — парировал табунщик. — Прокурор Санобек — мой школьный товарищ, он меня не тронет.
— Тогда я сам вас… высеку! — закричал Самадн.
Крик учителя лишь позабавил табунщика. Он наполнил пиалу и подал Самади:
— Пей, учитель, остудись…
— Спасибо, не хочу.
— Тогда я буду бить твоих ребят.
— А он зарежет тебя, Хасан, — влил масла в огонь Турабай. — Он горячий.
— И зарежу. Только попробуйте, троньте!.. — решительно сказал Самади и пошел прочь.
Турабай аж трясся от смеха и потирал ладони от удовольствия.
— А вроде тихоня был, — смеясь, сказал табунщик. — И отец у него такой был смирный.
— Это он в деда пошел, — сказал Турабай. — Отчаянный был старик. Ты с его внуком будь начеку, он и правда может…
— Значит, судьба у меня такая, — добродушно сказал табунщик и принялся закручивать кончики усов.
Боязливо, словно чужой, Самади отпер свои ворота, поднялся на айван и прошел в свою комнату. Переодевшись, вышел и, озираясь, направился к калитке, но открыть ее не успел. Во двор вышла его тетя, женщина лет шестидесяти. Взяла лежавший у стены веник и начала подметать. Делала она это как-то машинально, двор и так был чист, будто
языком вылизанный. Остановилась и тихо сказала:
— Я ухожу, Музаффар. — Она не дождалась ответа, племянник молчал. И потому, смахнув слезинку, продолжила зло: — Ухожу. Там я тоже нужна. Взрослый человек, подумай, как ты живешь. Жена там, ты здесь, да дочку еще народили… Глупый ты человек.
