— А ты пел! — заупрямился Марк.
— А этот… гусь, то есть Ханс?
— Тоже ничего. Он вызвал такси и отправил нас спать. В машине тебя начало тошнить, и я…
— И даже с нами не поехал? — перебил я.
— Ты был так омерзителен, что ни одна вокзальная шлюха тебя бы не захотела.
Марк аж затрясся от злости.
Показался Кирыч со стаканом, полным грязноватой водицы.
— Выпей рассолу, — сказал он голосом сестры-сиделки.
— Лучше дай ему яду! — сказал Марк.
Что это с ним сегодня? Критические дни?
* * *
— Кто там? — крикнул я, допечатывая последний абзац о мценской душительнице.
— Доигрался! — сурово сказал Кирыч, входя в комнату. — Почитай, что мне сегодня пришло.
Он кинул мне на стол распечатку электронного письма. В нем некий Schnitzler просил Кирыча найти «красноволосого юношу», с которым автор месяц назад познакомился в клубе «Makaka». «Я думаю, „Ilija“ — это моя судьба», — писал он.
— Почему по-немецки? Ханс и по-русски хорошо говорит! — удивился я и прикусил язык.
Взгляд Кирыча был тяжел.
— Это ты сам у него спроси! Я-то, дурак, отдал письмо на перевод. Думал служебное. Знаешь, как меня теперь коллеги называют?
— Как?
— Ханума!
Я почувствовал как кровь приливает к лицу. Мысли вместе не собирались.
— Какая ханума? — в комнате появился Марк и, быстро поняв в чем дело, цапнул злосчастный лист.
Я сделал вид, что перечитываю текст на экране компьютера. Кирыч изобразил соляной столб.
— «Пришла пора, она влюбилась» — ехидно продекламировал Марк.
— Никак по-немецки читать научился, — сказал я.
— Что значит «либе», я знаю, — самодовольно произнес Марк.
Я вырвал у Марка письмо и начал вдохновенно врать, делая вид, что перевожу:
— Можно попытаться найти друга Ильи. Его зовут Марк. У него блондинистые волосы и, кажется, голубые глаза. Он, возможно, часто бывает в клубе «Макака». Может быть, там работает.
— Водкой что-ли торгую, — удивился Марк.
— Нет, собой, — сказал я. — Не котируешься ты у иностранных миллионеров. Твой удел — трактористы.
— Подумаешь, — обиженно протянул Марк и, повернувшись к Кирычу, протянул. — Как думаешь? Не выдать ли нам Рыжика замуж? Представь, Киря. Он — в белой фате, я — подружка невесты, а ты будешь кидаться рисом. Или чем там, в Германии, принято бросать в новобрачных… У тебя что-нибудь болит?
Кирыч смотрел на меня так, будто я без спросу лишил его невинности. Сорвал цветок любви, даже рук не помыв.
— Болит, — сказал он. — Еще как болит, — и укоризненно покачал головой.
Смотреть на оскорбленную добродетель без слез было невозможно.
