Мы второй час отирались в «Макаке». Бармен с обезьяньей мордой на футболке уже начал на нас подозрительно коситься.
— Хотите что-нибудь выпить? — предпринял юноша еще одну попытку.
Мы хотели, но рассчитывать на гипотетическую щедрость немца, которого мы еще ни разу не видели, было рискованно. Возле барной стойки находиться было уже неприлично, поэтому мы отошли поближе к танцплощадке.
— Какое фойе? Нет здесь никакого фойе, здесь даже толком потанцевать негде, — вернулся Марк к моим поучениям и кивнул на людей, утрамбованных как кильки в банке.
— «Фойер» — значит «огонь», — пояснил я. — Это ты у него спичек просишь. Он, конечно, удивится, откуда у жителя среднерусской возвышенности такой безупречный немецкий, а ты ему скажешь…
— Я не курю… — прервал Марк полет моей фантазии.
— Тогда придумай другой способ познакомиться? — рассердился я. — Завались перед Гансом в припадке эпилепсии. Правда, в этом случае ты можешь рассчитывать только на милостыню.
— Значит про «фойе» спросить? — перебил меня Марк.
— Да, — успокоился я, поняв, что бунт погашен в зародыше. — А потом ты ему скажешь, что у тебя бабка из немцев: «Дас ист эринерунг фон майне ома».
Увлекшись сочинением немецкой фразы, я не заметил, что Марк смотрит куда-то мимо меня.
— Да, ты ему скажешь: «Зи вар дойче унд их кан айн бисхен дойч шпрехен», — продолжил я. — Потом будто бы случайно я окажусь рядом и удивлюсь, что здесь, в этом гнезде разврата, звучит божественная немецкая речь. Дальше можешь говорить о своей неземной любви по-русски.
— Весит, наверное, тонну, — вдруг толкнул меня Марк в бок.
Я оглянулся. В зал вплыл огромный человечище. Рядом с ним даже здоровяк Кирыч показался бы лилипутом. Джинсовой ткани, которая туго обтягивала слоновий круп, вполне хватило бы на десятиместную палатку. Бородку клинышком и вздернутый нос я уже где-то видел. Я со значением посмотрел на Марка.
— Он?! Я не пойду! Я боюсь. У меня живот болит, — заблеял Марк и дернулся в сторону.
Я зашипел:
— Или сейчас ты демонстрируешь голливудский оскал и широту русской души, или на склоне лет встречаешь свою смерть в богадельне.
— Не-е-ет! — замотал головой он.
Пока мы препирались, случилось чудо. Немец умудрился без остатка раствориться в толпе. «Не может быть! — захлопал я глазами. — Как такая груда сала может бесследно исчезнуть?». Я огляделся. Бородатые дирижабли на горизонте не замечались.
Не успел я как следует огорчиться, как ноги на секунду перестали чувствовать пол, а затем я ощутил его всем телом, распластавшись на заплеванных керамических плитах наподобие морской звезды. Рука угодила во что-то мокрое. «Надеюсь, пиво, а не его последствия», — подумал я, пытаясь встать. Марк по немецкой методе дематериализовался.
