Вот именно, молодец Мартов. Все подхватывают и поют. Знать революционный фольклор — дело чести каждою.
Песня стихает, страсти гаснут, но не надолго, и снова:
— Мартов великий теоретик.
— Ленин — Робеспьер. Остряки так и называют его.
— Плеханов умница, говорит: не могу стрелять но своим.
— Господа марксята! Если революция пролетариата неотвратима, то призывать к ее содействию так же нелепо, как создавать партию содействия лунным затмениям. Так сказал Штаммлер в своей последней книжке.
— Что ему книжка последняя скажет, то на душе его сверху и ляжет.
Осведомленность, зубастость, остроумие, бенгальские огни полемики становились для Владимира привычными. И все-таки удивляло: почему за меньшевиков большинство, а за большевиков — наоборот?
— Потому что беки по одному частному вопросу на съезде оказались в большинстве и за это ухватились.
Вполне возможно.
— Потому что большевиков здесь уже нет, все в России, на местах, делом заняты, а не болтовней.
Что ж, и такое не исключается.
Вначале он слушал их во все уши, речистые собрались, артисты, любо-дорого посмотреть, как они перенимают друг у друга жесты, позы, выраженьица, гремят цитатами из Герцля и Герцена, Бакунина и Некрасова, даже знают, что Зубатов за чаем сказал. Но все больше стало возникать ощущение, что он тут вроде как зритель, сторонний человек, они для него словно за стеклом, что ли, или как в синематографе Шарля Лемона — посмотреть и идти дальше по своим делам.
Но куда дальше? И по каким делам?
Он думал прежде: достаточно вырваться в Европу, как он окажется в монолитном строю единомышленников.
Куда там. Он никак не мог влиться в эту пеструю среду, она словно расступалась, и он оказывался в одиночестве со своими сомнениями. Никто ничего не искал, все ужо что-то вполне определенное нашли, и теперь каждый отстаивал свою истину до хрипоты, желая уничтожить в споре того, кто еще ничего не выбрал или выбрал не то.
Ему же не хотелось спорить — почему? Нечего отстаивать?
Но ведь он не с лупы свалился в эту среду, он из ссылки бежал, он в тюрьме сидел, под знаменем шел «Долом самодержавие!» и защищал его от жандармов. Так что не в стороне он, а в бороне. Но им нет до этого дела, каждый стремится утвердить свое. Долой-то долой, слава богу, что хоть это бесспорно, но у каждого свое «долой», каждому надо провести в жизнь именно свою тактику, да поскорее бы, лучше немедля, не то другие свергнут ненароком помазанника божия, тогда уже поздно будет проявлять себя, утверждаться и самовозгораться.
