Тополь разрыдался и погладил Славика опавшей листвой.
Теперь он не отходил от тополя ни на миг, только оправлялся по ночам в мусорный контейнер, стоящий за газетными стендами. Поначалу дворники били его за это, но смирились и даже швыряли ему остатки шаурмы и недопитые бутыли пепси-колы, выуженные из бульварных мусорниц.
Славик благодарил их: «Спасибо, мрази!»
Спал в снегу, спал в лужах, спал под солнцем. На самом деле не спал никогда — сон перестал быть необходимостью.
Суки, бляди, гады, люди приносили ему хлеб и, однажды, сладкий горячий кофе в прямоугольном пакете из под молока.
Иногда из приоткрытых окон притормозивших на перекрестке автомобилей к Славику летели скатанные в шарики деньги. Чумазый Славик распрямлял купюры и, прокалывая ветвями, вешал их на дерево. Тополь смеялся:
— Я не елка, меня этим не украсишь!
Славик вспомнил, как уродливо выглядит срубленная, то есть убитая, и нарядно, и чудовищно украшенная, увешанная дикими склянками, осыпающаяся рождественская ель.
Но тополь просто шутил. Славик любил шершавый тополиный голос.
— Я человечек просто. А человечики все хотят украсить на свой лад.
— Небо украшают звезды, землю украшает жизнь.
— Человечики глазеют на звезды… глаза наши созданы, чтоб в них отражались звезды. Так звезды становятся прекрасными — через человечиков глаза. А я давно не видел звезд…
— Ты умный человечек.
— Скажи, тополь, как твое настоящее имя?
— У нас нет имен. Мы ждем их от людей.
— Глупые человечики… собакам, которые живут с ними лет по десять — пятнадцать, они дают имена. А деревьям, что переживут и их самих, и собак их, и детей их, они никак не называют… хочешь, я буду обращаться к тебе по имени.
— Ты знаешь его?
— Конечно. Твое имя — Лер.
Пахнет ванилью — от девушек на крайней скамейке. Харлова и …. И табаком — ветер принес. Бекетов. Снова Ванилью. Рэйни. Чуть-чуть бензина. Петровский. Ветер. Чалый. Ваниль. Прошлое — просто запах, просто привкус. Табак с ванилью.
Редкое, глубокое индиго вечернего московского неба.
Дерево и человек.
Человечек и тополь.
Лер и Славик.
«От тебя исходит музыка, я часто слушаю ее, когда ты делаешь вид, что засыпаешь» — «А ты разве не спишь? Разве деревья не спят?» — «Нет, деревья никогда не спят. Семя, родившее нас, погибает, и мы живем на месте их гибели, чтобы дать жизнь новым семенам, которые тоже погибнут, давая жизнь новым деревьям… Нам не до сна» — «Но ты иногда умолкаешь и я не слышу тебя, только тихо переливается сок и корни ворошат землю. Они растут?» — «Еще растут… хотя я не молод, не молода, не молодо…»
