Д. старался не слушать и ни в коем случае не понимать. Он шел следом за мистером К., не опуская револьвера.
— Когда остается всего полгода жизни, разве нельзя позволить себе напоследок немножко комфорта?.. — Очки сорвались с носа К. и разбились. Всхлипнув, он сказал: — И уважения. Я всегда мечтал когда-нибудь… университет. — Теперь он уже топтался в ванной, уткнувшись спиной в раковину и слепо уставясь туда, где, как ему казалось, стоял Д. — Врач так и сказал: шесть месяцев. — Он взвыл в предсмертной тоске. — Подохнуть, как старая лошадь в упряжке… рядом с этим дураком на Оксфорд-стрит… «Бона матина, бона матина». Холод собачий… Нет бы включить отопление… — Он говорил бессвязно, нес первое, что приходило в голову, подсознательно понимая, что пока говорит, он в безопасности. И все слова, рождавшиеся в его истерзанной, пропитанной злобой и горечью душонке, крутились вокруг крошечной приемной, класса-конурки, холодного радиатора и картины на стене, изображавшей «ун фамиль жентильбоно». — И вечно этот старик неслышно подкрадывается к двери на своих резиновых подошвах… Как я страдал… даже извиняться приходится на энтернационо… иначе штраф… ни одной сигареты за неделю…
С каждым словом он оживал, а приговоренный не должен оживать. Он должен умереть задолго до того, как судья произнесет приговор.
— Молчать! — приказал Д.
Голова мистера К. крутанулась, как у черепахи. Подслеповатые глаза смотрели мимо Д.
— Пощадите меня, — молил К. — Хоть последние шесть месяцев… на родине… профессором…
Д. закрыл глаза и нажал на курок. Грохот и отдача ошеломили его. Звякнуло разбитое стекло, и где-то зазвонил звонок.
Он открыл глаза — промахнулся. Безусловно, промахнулся. Зеркало над раковиной в футе от седой головы мистера К. было разбито. Мистер К. стоял, мигая, с недоумевающим видом. Кто-то стучал в дверь. Оставалась последняя пуля.
Д. сказал:
— Не двигайтесь. Ни звука. Второй раз я не промахнусь, — и закрыл дверь. Он стоял у дивана, прислушиваясь к стуку в дверь с улицы. Если это полиция, что ему делать с одной оставшейся пулей? Снова тишина — и у двери и в квартире. Маленькая книжица лежала раскрытая на диване:
Бог в солнечном свете,
Где птицы парят невесомо.
Бог в свете свечей
Ожидает вас дома…
Дурацкий стишок отпечатался в мозгу, как на воске. Он не верил в Бога, у него не было своего дома. Стишок напоминал заклинание дикарей, которое производит впечатление даже на цивилизованного человека. Снова стук, и еще раз стук, и снова звонок. Может, это кто-нибудь из знакомых хозяйки? Или она сама? Нет, у нее наверняка есть ключ. Скорее — полиция.
