Борис Парамонов: Да, цифра вроде бы круглая, и почему же не поговорить о знаменитой книге? Но в некоторых по этому поводу появившихся публикациях она представлена не совсем правильно, не так как надо. Тему связывают с нынешним – российским больше всего – одичанием, тут видят черты Средневековья, и Бердяева вспоминают именно как человека, это одичание предсказавшего. Между тем, у Бердяева речь совсем о другом. Да и вне Бердяева: нельзя представлять Средневековье какой-то дикостью; на Западе есть термин «темные века»: это период от падения Римской империи до девятого века. После этого ни о какой дикости, ни о каком варварстве говорить уже нельзя.
Александр Генис: Конечно, Средневековье было великой культурной эпохой; правда, не похожей на то, что мы называем культурой сегодня. Но это потому, что сама концепция средних веков появилась “от противного”: нечто промежуточное между двумя зенитами - античностью и Ренессансом. Отсюда - презрение, скажем, к готике, которую в свое время считали варварской архитектурой. Теперь, конечно, в это никто не верит.
Борис Парамонов: Вот об этом и писал Бердяев в той книге, сделавшей его европейски знаменитым. Вспомним, в какое время он это писал. Только что кончилась мировая война, бывшая грандиозным кризисом европейской, западной культуры, всех ее надежд, всех ее гордых упований. Нам, пережившим или просто помнящим Вторую мировую войну, такие события кажутся уже вроде бы и привычными, вроде бы и закономерными. Но в 1914 году это было внове, и это переживание было катастрофическим. Стало понятным, что строй жизни, приведший к такому краху, не был нормальным, что нужно искать каких-то других путей. Вот Бердяев и попытался наметить такие пути. Для него это было возвращением в Средневековье, новым Средневековьем.
Александр Генис: Интересно, что параллельно к этому же выводу пришел поэт Элиот. Он считал мировую войну - следствием распада западной общности, основанной на христианстве, как это было в Средние века, еще не знавших национальных государств. Отсюда возвращение великого модерниста-разрушителя Элиота в лоно церкви.
Борис Парамонов: Верно, вот и у Бердяева коннотация этого термина – позитивная. Да, такой призыв – это реакция, но пора признаться, что слову «реакция» не всегда позволительно придавать негативный смысл. (Тут у него слышен мотив любимого им Константина Леонтьева, о котором он в те же двадцатые годы написал книгу.) Давайте кое-что процитируем из «Нового Средневековья».
