— Пошли, пошли!
— Давайте же руку, — торопливо сказала Осоцкая, и они по сходням сошли на пристань.
Эраст остановил их пронзительным воплем:
— Мари-ина! Вы же не на электричке приехали! Куда вы бежите? Медленней! Плавно!
Начали снова, и опять их остановил режиссер своим воплем:
— Что у вас там! Похороны? Это торжество, радостный приезд, а вы как за катафалком плететесь!
— Эраст Орестович, вы хоть музыку нам какую-нибудь дайте! — капризно крикнула Осоцкая.
Дали музыку, она оказалась неподходящей, ее меняли два раза, пока не зазвучал медленный марш.
— Теперь хорошо! — тяжело дыша, объявил наконец Эраст. — Можно снимать!
И тут очнулся оператор.
— Мы это будем снимать? — загробным голосом тихо выговорил он.
— А что? — виновато, испуганно, так же потихоньку спросил Эраст.
— Ну лезет же морда в кадр. Волосы. Вся фигура. Ничего похожего.
— Но ведь такой далекий план. Разве можно разобрать, он или не он?
— Каждый дурак разберет.
Наступила тягостная пауза. Массовка топталась в недоумении.
— Что-то там у них заело! — проговорила Осоцкая.
Она не собиралась заговаривать с этим лохматым и, видимо, тупым мужиком, но тут уж создалось такое положение, когда долгое беспробудное молчание само становится таким же активным действием, как самая оживленная болтовня. Она почувствовала неловкость за него. Стоит тут один, чужой, стесняется, наверно.
И она заговорила с ним тем легким, дружелюбным, товарищеским тоном, каким всегда говорила с шоферами, рабочими-осветителями, декораторами, парикмахерами и актерами, игравшими самые незначительные эпизодики в фильмах, где она играла главную роль. Получалось это у нее само собой, не только естественно, но и совершенно искренне. Вообще это не трудно — считать и держать себя наравне с другими, когда знаешь, что на самом деле ты все-таки не Совсем-то наравне.
Он стоял, с каждой минутой все явственней чувствуя себя ряженым болваном. Легкий хмелек от водки давно испарился, и он уже думал только о том, как бы отсюда поскорее выбраться.
В первый момент, услышав ее голос, он быстро обернулся, как бы ожидая увидеть, с кем это она заговорила. Однако никого близко не было, они стояли одни, в своем меловом кругу. Тогда он угрюмо переспросил:
— Это вы… ко мне?
При этом он впервые вдруг ясно разглядел ее лицо, отметил, что выглядит она очень мило, или как там у них называется: очаровательно, но почувствовал именно вот так: «у них». У них опять идет жизнь, на дачу ездят, самовары ставят и вот такие, с приветливыми прелестными лицами… сказки снимают. К нему-то все это отношения не имело. «Пускай, — подумал он. — Пускай у них все будет. Пожалуйста! Только меня оставьте в покое».
