В последние дни Тибор почему-то часто с волнением вспоминал Винермана. Когда он вернулся из Швейцарии в Москву, Винермана уже похоронили.
До сих пор он ни с кем не говорил об этой тяжелой утрате. И вот теперь эта девочка нежной рукой прикоснулась к его сердцу, и выплеснулась наружу затаившаяся в нем боль.
— Прощаясь с ним на московском вокзале, — говорил Тибор, — я впервые подумал: «А все-таки что-то есть в этом парне…» Но мне и в голову не могло прийти, что вскоре имя его станет легендарным. Через три месяца комдива Винермана уже называли венгерским Чапаевым. Белые посулили ему чин полковника, если он перейдет на их сторону. Однажды Винерман отправился к белым якобы для того, чтобы переговорить об условиях перехода, а на самом деле, чтобы пробраться во вражеский стан.
И пробрался. И захватил в плен соблазнявших его офицеров.
— Как же получилось, что он погиб? — вздохнув, спросила Йолан.
— В кавалерийской атаке погиб. Он всегда рвался в самое пекло. Впрочем, любого революционера в каждый миг подстерегает смерть…
Йолан смотрела на него полными слез глазами. «Неужели и этот милый черноглазый юноша может погибнуть в любое мгновение? А разве сейчас, в эту самую минуту, жизни его не угрожает опасность?!» Вслед за этой мыслью пришла другая, успокоительная: «Ничего, что я не смогла скрыть от него своих чувств. Ведь он не огорчился. Если бы я могла хоть чем-нибудь скрасить его жизнь…» Йолан, переведя дыхание, незаметно смахнула слезу с ресниц и нежно улыбнулась Тибору.
Революция, да придет царство твое…
Т. Самуэли
10
Каждый мартовский день 1919 года приносил обнадеживающие, волнующие вести.
— Если бы вы только слышали, — восторженно рассказывал молодой солдат Дюла Ковач, арестованный за распространение листовок и выпущенный по настойчивому требованию обитателей Приюта инвалидов, — как вежливо уговаривали меня отказаться от коммунистических убеждений… А знали бы вы, как эти же господа прокуроры разговаривали с нами, коммунистами, раньше! Чуют — не сегодня-завтра власть будет в наших руках.
Ковачу невдомек, что молчаливый господин Краузе на своей шкуре испытал, как обращались господа прокуроры с коммунистами каких-нибудь два-три месяца назад, ну, скажем, в январе…
Доктор зазвал Ковача к себе, чтобы Тибор послушал его рассказ. Приглашение доктора ни у кого не вызвало подозрений, весь Приют встретил Дюла Ковача как героя, каждый спешил зазвать его… И он с воодушевлением рассказывал:
