Задержавшись возле третьего стола, доктор Адлер заметил:
— Старуха лет шестидесяти — значит, конечно, не она.
Но Фридолин, словно по внезапному наитию, прошел в дальний угол покойницкой, где бледным пятном мерцало женское тело. Голова свесилась набок, и длинные темные космы тяжелых волос почти касались пола.
Фридолин машинально протянул руку, чтоб поправить ей голову, но отдернул ее с робостью, необычной и странной для врача. Подошел доктор Адлер и, обведя жестом помещение, заметил:
— По методу исключения — эта…
Он осветил своим электрическим фонариком женскую голову, которую Фридолин, преодолев колебание, держал, чуть приподняв обеими руками.
Взору его открылось белое как мел лицо, с полуопущенными веками. Нижняя челюсть дрябло свисала, узкая, немного вывернутая верхняя губа обнажала полоску синеватой десны и белый ряд зубов. Была ли эта женщина когда-нибудь в прошлом, может еще вчера, прекрасной, — этого Фридолин решить не мог: перед ним было ничего не говорящее, пустое лицо — лицо трупа. Ей можно было дать восемнадцать лет и, с тем же правом, тридцать восемь.
— Она? — спросил доктор Адлер.
Фридолин нагнулся к лицу покойной, внимательно всматриваясь в него.
Если даже это ее лицо, ее глаза, те самые, что вчера глядели на него с таким горячим избытком жизни, — все равно: теперь он в этом не разберется и, в сущности, даже не хочет этого знать!
Бережно положил он голову обратно на мраморную доску и скользнул взглядом по линиям мертвого тела, вслед за блуждающим лучом электрического фонарика.
Ее ли это тело? Чудесное, цветущее, еще вчера столь мучительно желанное? Он увидел желтоватую, в морщинках, шею, две маленькие, но уже дрябло повисшие девические груди, между которыми, словно распад тканей уже совершился, с грозной отчетливостью проступали под восковым покровом кожи ребра грудной клетки; он увидел округление смугло-матового живота; он видел, как у темного и таинственного, ставшего ныне бессмысленным, затененного треугольника равнодушно раздвигаются стройные ноги; он увидел слегка вывернутые коленные чашечки, увидел острые грани голени и стройные ступни с немного искривленными пятками.
Все эти детали, быстро вспыхивая одна за другой, растворялись в темноте, меж тем как желтый сноп карманного фонарика, с удвоенной поспешностью проделав обратный путь, вновь успокоился, дрожа, на восковом лице.
В порыве нежности он сплел свои пальцы с пальцами мертвой, и ему показалось, что эти пальцы в каменной своей неподвижности пробуют шевельнуться и ответить на его нажим; ему показалось, что далекий бесцветный взгляд из-под приспущенных век ищет, блуждая, встречи с его глазами…
