…Она лежала в больничном морге, прикрытая простыней, с высоко поднятой, как у всех мертвых, грудной клеткой.
В той же комнате, рядом, сидел молодой патологоанатом, писал посмертный эпикриз. Эта покойница смущала его, раздражала — доктора часто относятся к мертвым, как к живым.
Вошел Попов, санитар, самый циничный человек в больнице, циничный до такой степени, что все давным-давно перестали на него обижаться.
— Цигель-цигель, ай-люлю! — с намеком произнес санитар, показывая наручные часы. — Пора, нас ждут великие дела. Трубы горят.
— Все, сваливаем, — патологоанатом отбросил ручку и привычно пошел мыть руки — тут же, в прозекторской, находился умывальник.
Санитар ждал товарища, прислонившись к косяку. Потом кивнул в сторону накрытого простыней тела, спросил лениво:
— Что сегодня?
Молодой доктор улыбнулся, готовясь заранее избавиться от преследовавшего его неотвязчивого, смутного раздражения. Все же легче, если с кем-то поделишься! Тем более с Поповым. Сейчас тот что-нибудь отмочит…
— Обширный инфаркт. Кстати, глянь. Интересный случай, — сказал доктор и откинул простыню.
— А что?
Перед ними лежало обнаженное тело Кати — с зашитым разрезом от горла до низа живота.
— Прикольно… Красотуля. И не старая еще ведь! — хмыкнул санитар. — С чего вдруг инфаркт?
— Нет, брат, главный прикол не в том.
— А в чем?
Доктор обратно накинул простыню на Катино тело и произнес значительным голосом:
— Представь себе — девица.
— В каком смысле?
— В том самом. В прямом.
— Е-мое… И для кого себя берегла? — всерьез расстроился санитар Попов. И даже шутить не стал. Добавил только грустно: — Поди, принца ждала… Теперь пусть на том свете его ищет!
Патологоанатом погасил свет, они с санитаром вышли.
На фоне окна, в полутьме был виден силуэт тела Кати, накрытого простыней.
Из крана в умывальнике мерно капала вода…
Серебряный медальон весь почернел от времени, пузатая серединка сильно обтерлась — и только по краям овала еще можно было разглядеть какой-то растительный орнамент. Замочек давным-давно сломался, а верхняя крышка изнутри покрылась ржавыми пятнами, что казалось невероятным, ибо серебро, как известно, не ржавеет. На молочно-белой, истонченной, покрытой коричневой паутинкой эмали — поясной портрет молодого мужчины в мундире офицера наполеоновской армии. Красавец с черными волнистыми волосами; бледное узкое лицо, тонкий нос с горбинкой. Спокойствие и одновременно гордость читались во взгляде военного, и весь облик его повествовал о том, что у человека этого, скорее всего, была судьба необычная и не слишком счастливая.
