— Ветерец…
— Гой, повий, да повий…
— В лицо ветрище: выдувает нас в обрат…
— Не каркай, Безгузый!..
— Была мала ветера, стала балшой ветера.
— «Ала-ала…» Побреши на ветер, собака…
— Литвою идем…
— Литво-ою…
— А далеко ль до московского рубежа, братаны?..
— Недалек он, рубеж московский…
— Рукой подать, перстом поторкать…
— В одночасье донесут кони…
— Коли там в одночасье!..
— Не каркай, Безгузый…
— Прямой ты, Безгузый, трач…
— До Остёра верст с пятнадцать?..
— Недалечко до Остёра…
— Гой, да Остёр — больно востёр…
— Вонде — Остёр?.. Церквушка на горушке?..
— Други, Остёр!..
Из-за купы деревьев сверкнула на закатном солнце белокаменная часовня с польским крестом на черепичной кровельке. Поляки скинули с голов своих шлемы с бело-голубыми перьями и затянули в лад трубачам:
— «In te, domine, speravi…»[32]
Последний клок польско-литовской земли… Дальше — Московское государство, незнакомая страна, бранный труд, переменчивое счастье.
У остёрских ворот староста Ратомский приветствовал Димитрия еще польскою речью. Болтливый пан пожелал делу «царевича» счастливой удачи и сослался на пример знаменитых полководцев, коими, по слову его, были Александр Македонский, Ганнибал Карфагенский и славнейшие из Ягеллонов, королей польских. А на другой день ударил Димитрию в грудь широкий ветер давно покинутой отчизны, когда под Моровском, уже в московских пределах, пальнули в честь новооткрытого царевича из длинных красных своих пищалей[33] русские стрельцы. У городских укреплений какие-то облепленные коростою калеки стали бросаться под копыта Димитриева коня, завопили нищие бабы, протянув к Димитрию свои изморенные руки… А дьякон Отрепьев стоял подле, как всегда улыбаясь, пошатываясь, придерживаясь за серебряное стремя молодого государя. И что удивительного, если у Отрепьева нашлись знакомцы и тут!
— Ты, Григорий? — протолкался к нему какой-то ремесленный человек с желтыми от охры руками — должно быть, иконник. — За тобой два года плачет моя полтина, да вина с полведра, да баранья полтуша. А псалтыри твоей мне не дождаться.
— Ступай, ступай, невежа! — замахал руками дьякон. Нашел ты время, нечестивец, со своею полтиною!.. Али царь-государь и великий кесарь Димитрий Иванович не государь тебе? Ужо погоди: начитаешься ты в аду да латынских псалтырей, еретик!..
Иконник съежился и отступил. А дьякон поднял к Димитрию свою косматую бороду и загоготал. Димитрий впервые заметил тогда серебряные нити в Дьяконовой бороде, которая до того, кажется, была сплошь черна, как вороново крыло. «Охти, — вздохнул Димитрий неслышно, — как день за днем будто дождь бежит…» И тронул поводок. Конь по брусьям, еще мокрым от павшего в ночи тумана, пошел к широко раскрытым моровским воротам.
