— Никого не надобно мне, Кузьма, один поеду, — сказал князь Иван и, чтобы замести следы, добавил: — Слетаю… в деревнишку… в переяславскую — в Бурцовку нашу: как там у них?.. да и обратно ворочусь. А ты уж, Кузёмка, тут за всем присмотри, чтобы всё…
— Как прикажешь, князь, как повелишь.
С князя словно наваждение сошло, словно живой водой омылся он весь. Он провел рукой по лицу, как бы злой сон с себя сгоняя…
— Что ж это я! — молвил он вполголоса сам себе. — Чуть с ума не сошел от пьянства и безделья. Ужель всегда мне так жить?..
И он побежал в комнаты, стал хватать то, другое, пихать это все в дорожные котомки и сумки… Напихал чего и не нужно — бумажки, книжки, большую в лазоревом атласе тетрадь… Он и ночью не ложился, все бегал по комнатам с подсвечником, отбирал, укладывал, а утром приторочил это все Кузёмка к седлам коней, ждавших князя Ивана внизу, у крыльца.
Утро было сухое, туманное. Застоявшийся бахмат взял сразу резво от крыльца, и бурый жеребчик не отставал, идя на поводу в запасе. Князь Иван доехал до Пожара[29], но здесь, вместо того чтобы скакать дальше к Сретенке и на Переяславскую дорогу, он стал пробираться сквозь площадную толчею мимо Фроловских ворот[30]. За рвом, через мосты, Ордынской слободой выехал он за Серпуховскую заставу и, не считая верст, стал уноситься по обмерзлой дороге вдаль, туда, где за пригорюнившимися лесами, за синими еще реками, в Туле, за Тулой ли, поджидает его единственный друг.
Князь Иван едет так уже не день и не два, то и дело обгоняя один стрелецкий полк за другим. Вслед за стрельцами на возах волокут огромные знамена, тяжелые литавры, ивовые корзины с острыми подмётными крючками — железным «чесноком» для копыт вражеских коней. Его густо разбрасывают по дорогам, чтобы задержать конницу врага. И, проносясь мимо рати, идущей походом, думает, усмехаючись, князь Иван: «Турский там или крымский завоевался, или кто-то совсем другой?» Стрельцы оглядывают скачущего мимо всадника в палевой шубе, о дву конь и думают в свой черед: «Гонец это государев или кто?»
И так день за днем. Ночью переспит князь Иван где-нибудь в избе, на сельбище, набитом проходящим ратным людом, а чуть займется холодная заря — опять за околицу, где по заморозкам утрами хрустит под копытами коней новый ледок.
«Далече ль твоя путина, князь?..»
Так, что ли, спросил его конюх Кузьма?
Ох, далече, далече!..
И князь Иван все дальше уносится на юг под трубные клики последних лебединых станиц. Вон плывут и они к югу в стылом небе, над синим лесом.
