– Мне кажется, ты сможешь выбрать сам.
– Ладно, – сухо сказал Денни, делая вид, что просто идет мне навстречу. – Сколько?
– Два ведра.
– Двадцать центов, значит…
Я посадил собачку на его колени и кинулся в душевую, захлопнув за собой старую рассохшуюся дверь.
Мне повезло, я проснулся поздно, поэтому миновал очередь.
Пока я раздевался, Денни втащил внутрь ведра, заполненные мутноватой, но холодной водой. Счастье.
Уходя, он кинул на меня короткий взгляд, и я знал, что это значит: взгляд мне-все-равно-что-за-штука-у-тебя-на-спине.
В зеркале с глубокой трещиной посередине и облепленном мыльными лишаями, я себя увидеть не смог – что-то мутное и с глазами маячило посередине и все.
Не важно, на самом деле. Главное, биокороб в порядке, а его я ощущал изнутри себя, без дополнительных приспособлений.
Ведра пришлось втаскивать наверх самостоятельно, цеплять на чугунный крюк и, стоя внизу на мокром кафеле, дергать за веревку, еле дыша от холода и надеясь, что вместе с водой не прилетит и сама тара.
Руки у меня посинели, ребра вылезли дугой, но болезненное кольцо, опоясывающее лоб, распалось, и перестало стучать в висках.
На стирку воды не хватило, хотя я и прихватил с собой обмылок. Что ж, придется поискать воду еще где-нибудь.
Волосы я пригладил не глядя, натянул пропахшую сигаретным дымом одежду и вышел.
Денни не обратил на меня никакого внимания. Он читал брошюру Лиги Законностей, выпятив губу.
Эти брошюры порхали по городу как своевольные бабочки. На них большими буквами, иногда красивым почерком, Лига обещала всем униженным покровительство, кров, сад, мир и гармонию.
Нельзя сказать, чтобы они были совсем уж бесполезны: моя квартирка в одну комнатку принадлежала Лиге, и деньги я получал опять-таки от Лиги, но меня удручала необходимость каждый месяц изображать униженного и оскорбленного, пребывающего в аду, и ныне спасенного от всего подряд с помощью Лиги и только Лиги. По правде говоря, без нее я раньше тоже не особо пропадал.
Я неприхотлив и мог бы шляться по миру и дальше, как привык, если бы в этом городке популяция последних детей не оказалась равна нулю.
Шансы наткнуться на них в поездах и на меридианах очень велики, все мы перекати-поле, все умеем выживать и не тяготимся одиночеством, и мне так осточертели эти встречи, что захотелось укрыться в городе.
Нет ничего паршивее встречи двух последних детей.
Сначала мы глубокомысленно молчим, потому что не знаем, как мир повлиял на нас и как мы повлияли на мир, а последнее знать нужно, потому что есть экземпляры, которые считают, что степень их важности напрямую зависит от количества высаженных ими елок и кустов. Конечно же, они всегда оказываются теми, кто «последним покинул место боя» и, уезжая, унес с собой в сердце камень горечи.
