— Но… но почему, Мануэль?
— Это вас, конечно, страшно удивляет. — Крупные ноздри его носа побелели, когда он устремил на нее свой взгляд, а на скулах заходили желваки. — Почему-то утвердилось мнение, что у меня нет чувств. Вы могли просто сесть в самолет и улететь, даже не подумав, что будет с Мануэлем де Кастро! Вы не знали, что Николас написал мне эту записку, или знали?
— Нет. Я…
— Вы действовали преднамеренно… собираясь улететь, чтобы я об этом не знал?
— Боюсь, что это так. Видите ли…
— Забавно, не правда ли, представить себе, как я взбешен! Циник с извращенным сердцем! Прекрасная шутка! О, великие небеса!
Он снова направился к ней, сверкая глазами, а затем с огромным усилием остановил себя, произнеся глухим голосом:
— Надо же было случиться такому несчастью, что я влюбился в женщину, которая так боится самой себя, что готова выйти замуж за своего опекуна или сбежать, но я изменю все это. Я заставлю вас полюбить себя!
У Клэр перехватило дыхание. Казалось, весь мир обрушился на нее. Она и не заметила, как оказалась рядом с ним, пытаясь увидеть то, что скрывалось в его темных страстных глазах.
— Может быть, мы оба обезумели? — прошептала она. — Это же невероятно, что вы могли полюбить меня.
— Вы еще расскажите мне о том, что сердцу не прикажешь! Но ведь вы сами уже почти что влюблены в меня. Я же не бесчувственный чурбан!
— Мануэль, — сказала она умоляющим голосом, — прошу тебя, повтори эти слова.
Его зубы сверкнули в улыбке.
— А вы повторите, что я — не бесчувственный чурбан. Я действительно не такой! Почти наверняка не такой!
— Конечно нет, вы совсем иной. Но вы же не могли влюбиться вот так сразу. Для этого же ведь нужно время.
— Нужно время! Мой Бог, вы совершенно правы, но, к сожалению, англичане страшные тугодумы, и к тому же их сердца всегда на замке!
Наконец он позволил себе взглянуть на нее без гнева. Он увидел ее бледное, поднятое к нему лицо, дрожащие губы, глаза, которые были переполнены болью и чем-то еще.
Мануэль тяжело дышал.
— Я люблю тебя больше жизни! — сказал он.
Она отозвалась прерывистым, тихим и неуверенным смехом.
— О, Мануэль! И ты хочешь заставить меня полюбить тебя тоже? Когда?
— Сейчас! — и заключил ее в свои объятия.
Мануэль начал целовать ее с необузданной страстью, в которой была доля насильственной боли, словно хотел, лаская ее, одновременно наказать за свои страдания. После этого начал целовать с большей нежностью, трогая губами ее волосы, повторял:
