— Отец!
— Да, родная.
Залюбовался ей. Вот оно, счастье! При этом даже не замечает, что нет матери. Несущественно сейчас.
— Можно мы еще погуляем?
Как ей такой отказать?!
— Хорошо, Настя, только недолго.
Вторая часть фразы была обрублена дверью. Услышал: так быстро она никогда еще не бегала. Все сметет на своем пути!
И через мгновение — вкрадчивый стук. Вот это — самое сложное.
— Ну что? Я свое обещание выполнила, — шепнула, приоткрыв дверь.
— Да-да. Сейчас иду.
Дети — это святое.
Утром за завтраком мы сидели с Аллой за соседними столиками. И то — смело. Вчера, правда, сидели за одним. Но то было вчера! А сегодня — совсем другое. Дети наши поклевали чего-то и вместе умчались. Вот оно, счастье! Впрочем, как и всегда, оказалось недолгим. Зазвенел старый (тут все старое) черный телефон на полке большого зеркального буфета, по слухам — подарен самим Зощенко… Тут полно легенд!
Мы смотрели на аппарат. Что он несет несчастье кому-то из нас (а значит, обоим), мы не сомневались.
Алла подошла. Долго слушала крик в трубке, потом вставила слово:
— Поняла! — добавила: — Поняла. Все.
Вернувшись, сказала:
— Уже пьян.
— В смысле?..
— Умерла. — Алла кивнула. — Теперь он там устроит! Помоги ему.
— Понял. — Я встал. «На все руки мастер»! — А Настя?
— Не волнуйся, друг детей. У меня они оба будут в полном порядке, можешь не сомневаться! Ты, наверное, понял, что, если бы я воспитывала Настю, не было бы ни-ка-ких проблем!
…К сожалению, не подтвердилось.
Кузю я застал у портрета матери. Портрет черноокой красавицы кисти великого Лебедева.
Сперва Кузя рыдал, делясь в паузах воспоминаниями о том, как его буквально вынянчили друзья матери — Хемингуэй, Ахматова, Эренбург, Маркес и Коллонтай. И так оно и было, хотя он не смог в полной мере воспользоваться столь исключительной стартовой площадкой.
Здесь, в тени знаменитой мамы, прошли его счастливое детство и юность. Правда, обучив его всем языкам, она запретила ему быть переводчиком, решив почему-то, что он не гений (всем родителям гениев подавай!). К тому же подарила ему простонародное имя Кузьма, поскольку родила его от монтера, с которым состояла в недолгом браке, наградив зато сына его фамилией. И тем не менее Кузя на нее молился (хотя мог бы родиться от Хемингуэя), горевал, что не пошел по ее стопам, и считал свою жизнь неудавшейся (хотя был он профессором двух технических вузов, а в одном и заведовал кафедрой)… Но главное — мать не сочла его равным! Повесили на ее портрет черный креп.
