— Решаем помаленьку! — Дед заговорщически подмигнул Насте, та почему-то обиженно отвернулась.
— А письмо как? — Вынул из ее сумки тетрадь.
— Писать я за нее не могу! — Дед обиделся на мои претензии, а Настя вообще выскочила из комнаты, стукнула дверью. Дед развел руками: вот так!
Бабка, поджав губы, молчала.
Как все повторяется — один к одному! Помню, как отец, вернувшись из командировки, с селекционной станции Отрада Кубанская (название осталось в голове), спросил у бабушки:
— Ну как он?
А я сидел в другой комнате, весь сжавшись, испуганный: сейчас подойдет?!
— Да неважно чего-то, — прошептала бабушка (но я слышал). Отец почему-то громко захохотал, сел ко мне за стол, где я маялся и страдал, обнял мощной рукой меня, лопоухого двоечника, и весело сказал:
— Сейчас мы отличника из тебя сделаем!
И сделал.
Помню морозный солнечный день. Я сбегаю по лестнице к отцу и раскрываю тетрадку. Прописи: «Лыжи, лыжи, лыжи», и под «лыжами» — первая в моей жизни пятерка!
— Молодец! — хохочет отец. — На лыжах пятерку догнал!
Сколько прошло, а слово помнится!
Мы выходим с ним из школы. От мороза ноздри слипаются изнутри, в голубом небе сияет купол Преображенского собора. Обходим по кругу ограду церкви из цепей и трофейных пушек, сизых от мороза, отбитых у турок, как сказал отец. Ясно помню и ту яркую зиму, и красивый собор, и первую в моей жизни удачу.
И вот пришел мой черед выручать. Привожу ее из кухни, где она сидит, уставясь в окно, моргая, и сажусь за стол рядом с ней. Ну? Смогу я, как батя? Или, как говорит он ехидно, «кишка тонка»?
— Давай, Настя. Что вы там пишете? Да не бойся! Я тоже поначалу хуже всех писал!
А теперь зато вот какой! — гордо выпрямляюсь. Настя, вздохнув, открывает тетрадку… Да. Шок, конечно, случился.
— Что же ты пишешь так плохо? — вырывается у меня.
— А ты бы попробовал в такой тетрадке! — Она вдруг надулась.
Та-ак! Знакомый прием. «Виноваты обстоятельства»? Устраним! Листаю тетрадку. Да, типичное «изделие местной деревообрабатывающей промышленности». Щепки в листе. Это не тетрадь, какое-то бездорожье и разгильдяйство. Страница колом стоит! Понимаю, кризис промышленности… Но еще, видимо, и экономия? Поворачиваюсь к тестю. Он как бы отстраненный, углубленный в газету, однако настороже.
— Какие есть в продаже — такие и покупаем! — говорит он.
— А другие бывают? — спрашиваю у Насти.
— Конечно! — выдает она, видимо, наболевшее. — У всех!
Тут, я гляжу, начало трагедии.
— И у соседки твоей по парте — тоже?
