Опять поднялись по лестнице, Ирма снова включила музыку. Мы обнялись и ласкали друг друга. Ирма вела себя как человек, знающий, что это его последняя ночь. Вдруг затрещал дверной звонок. Можно было не обращать на него никакого внимания. Но Ирма вырвалась из моих объятий и, раскрыв рот, умоляюще смотрела на меня.
— Шефы? — спросил я, имея в виду ее родителей.
Она покачала головой. Ясно.
Я открыл дверь. Он. Теперь я мог лучше рассмотреть его лицо, бледное и худое, большие, немного выпученные печальные глаза, орлиный нос, бесцветные губы со складочками вечной усмешки в уголках.
Я пропустил его в дверь, ничего не говоря. И что, черт возьми, я мог говорить?
Он направился прямо в комнату Ирмы, я — ему вслед. Ирма сидела на кровати, сильно зажмурив глаза, с болезненным лицом.
Годо взял книгу о сюрреализме, зажег сигарету и удобно устроился на красном стуле.
Я взял Ирму за руку и произнес:
— Пошли отсюда — ведь нужно было что-то делать.
Мы ушли, захлопнув двери. Годо уйдет через окно. Опять шли, молча, дружно дошагали до дверей Витаса, вернулись на пьянку, оставленную часов пять назад. Вечеринка, естественно, все еще продолжалась. Как всегда. Компания Витаса была такой выносливой, что могли пьянствовать несколько суток без остановки, пока не становилось ясно, что таким образом отчаяние не прогонишь. Витас ни о чем не спрашивал. Мы с Ирмой в одно мгновение наклюкались и кое-как добрались до кровати родителей Витаса.
На следующее утро вся эта история с Годо казалась абсурдным сном. Мы с Ирмой старались изображать, что так оно и было. Ирма была веселая, шутила, чирикала о всяких пустяках. Мне было хорошо с ней. Мы знали, что наша дружба скоро кончится, поэтому старались пользоваться каждым мгновением. Мы совершенно не зависели друг от друга, в наших отношениях не было ни прошлого, ни будущего — и это было прекрасно.
Мы ушли от Витаса, болтались по улицам, залезали во все кафе, резвились как влюбленные шестиклассники. В садике возле ротонды присели покурить. Часы на кафедральном соборе пробили шесть. Ирма хлопнула себя по лбу и крикнула:
— Ведь вчера оставили везде зажженный свет, включенный проигрыватель, открытое окно. Хоть умри, надо вернуться домой, введу родителей в недоумение. О Годо — ни слова.
Вернулись к ней. Свет везде погашен, проигрыватель выключен. Красный стул придвинут к столу. Окно приоткрыто, розы на стенах покачиваются, ветер перелистывает репродукции сюрреалистов.
