— Пока ей не надоест, и она с тобой познакомится.
— Я так не могу, — с тревогой говорит Зарик. — Меня кто-то должен представить.
— Все считают, что ты очень хорошо умеешь знакомиться.
— Теоретически, — говорит Зарик, — это так.
— Зарик, — говорит Майк тоже встревоженно, — ты ненормальный.
— Ненормальный, ненормальный, — говорит Зарик. — А кто нормальный?
— Из нас?
— В мировом масштабе.
— Билл Гейтс, — говорит Майк, подумав. — Билл Гейтс — нормальный?
— Может быть, — говорит лысый. — Наверное.
Привычным усталым движением — как над постелью больного ребенка — он склоняется над стаканом. В стакане всего лишь томатный сок, сгусток кирпично-красного цвета с бархатным бурым отливом. Глядя на держащую стакан сухую узкую руку, Белинский подносит к своей сигарете горящую спичку.
Надменный и лысый сидят за угловым столиком у окна; за окном давно стемнело, сквозь темноту изредка проезжает машина. В маленьком баре вечером довольно людно. Алкоголь густым светом блестит в разнообразном стекле посуды — в рюмках, бокалах, пивных кружках, высоких или, наоборот, широких и низких стаканах. Склоненные лица сидящих за столиками идут красными и желтыми пятнами.
— Вчера в Москве одного профессора застрелили из пистолета с глушителем, — говорит лысый. — В перерыве между лекциями, в его же кабинете.
— Нy-нy, — говорит Белинский. — Филолога?
— Нет, он патологоанатом.
— Жаль.
Лысый печально улыбается.
— Завтра еще кого-нибудь убьют, — говорит Белинский, пожав плечами, — а послезавтра нас самих не станет. Я против патологоанатомов ничего не имею.
Он наливает себе в стопочку из маленького графина.
— Не проходит дня, чтобы смерть не приветствовала тебя утром и не желала тебе доброго вечера, — неторопливо, словно припоминая цитату, говорит лысый.
— Откуда это?
— «Тысяча и одна ночь».
— Жизнь устроена куда проще литературы, — говорит Белинский. — А мы любим хитрые конструкции, почему и не живем в общепринятом смысле. Когда сдохну я, кто-нибудь скажет «жаль» с ликующей улыбкой. Меня это, знаешь, не травмирует. Твое здоровье.
— При чем тут литература?
Белинский выпивает и сует в рот новую сигарету.
— При том, что у всех, кто с ней связан, всё через жопу.
— Нам нужно меньше пить, — говорит лысый мрачно.
— Еще чего! С голоду умереть хочешь?
— Извини?
— Если мы не будем пить, — объясняет Белинский, — как мы будем писать рецензии, читать лекции, смотреть на человеческие лица и всё такое? Или ты еще что-нибудь умеешь?
— Я бы мог стать дворником, — говорит лысый, подумав.
