— А ты как думал! Разве не знаешь, милейший, что в лавке нужен глаз да глаз: тут подозрительные типы просто косяками ходят!
Свердсбру заморгал, озадаченный ответом приказчика, но ничего не понял и решил потребовать разъяснения:
— Это ты про меня?
— Держи, милейший! — ответил готовый к бою приказчик и швырнул кулек с кофе крестьянину. Но не успел тот переключиться с одной мысли на другую, как приказчик задал ему новую задачу: — Двадцать четыре скиллинга ассигнациями, точно, как в аптеке; деньги на прилавок, папаша! И давай кисет, насыплю табачку.
Фраза эта оказалась чересчур мудреной и длинной для крестьянина, который, так и не разгадав загадку о подозрительных типах, сосредоточился на кофе и взвешивал кулек в руке.
— Двадцать четыре скиллинга ассигнациями. Здесь, милейший, в кредит не дают, так что раскошеливайся! И кисет доставай! А не хочешь в кисет, так держи понюшку.
До крестьянина дошло наконец, что надо расплачиваться, и он засунул руку в карман брюк, аккуратно приподняв правую фалду сюртука.
— Двадцать четыре кредитками, говоришь?
— Ассигнациями, дяденька! Кофе-то подорожал!
— Когда я был мальцом… кофе стоил шестнадцать скиллингов.
— Так это когда было, если верить твоей бабе!
— Баба! Что там она ещ-ще сказала?
— Сказала, чтобы ты заплатил за кофе, пока не пропил все деньги!
— Я н-не пью!
— Знаем-знаем! В жизни не видел тебя пьяным! Давай, пошевеливайся, сейчас спустится Лундстедт. Если поймет, что ты нетрезв, не даст на выпивку. Смотри-ка, и Блаккен уже беспокоится.
— Лундстедт, Лундстедт! Какое мне дело до Лундстедта… тпруу! Тпруу! Стой, с-скотина!
— Забыл, что везешь его до своей деревни — парню сегодня ехать в Стокгольм!
— В Стокгольм! Тпруу! Тпруу! Да что на тебя нашло, проклятая!
Лошадь нетерпеливо бьет копытом по мостовой. Споткнувшись о вожжи, которые крестьянин привязал к дверному крюку, входит служанка бургомистра.
— Здравствуйте, Лина-раскрасавица! Как вы себя чувствуете в такой лунный вечер?
— Никак! И убери руки — а то… А как поживает господин старший приказчик?
— Спасибо, помаленьку! Чего изволите в такое время?
— Изволю поллота кардамона!
— А, значит, завтра гости… а ты, Свердсбру, давай расплачивайся, и нечего пялиться на девушку, не вводи себя в искушение.
Свердсбру засунул руки в карманы; изо рта, как бушприт, торчит сигара. Он раскачивается на нетвердых ногах, лаская масляными глазами одетую в ситец девушку, и время от времени посматривает на потолок, будто считает лепешки на хлебной грядке.
