Тадеуш утешился благодарностью за усердие и стал ждать подробных инструкций.
А дела становились все хуже и хуже. Положение простого служащего его не устраивало, жить на зарплату Мильский не умел. Поэтому он решил подать заявление о выезде за границу, не согласовав этого вопроса со своими новыми хозяевами.
С каждым годом жизнь в СССР становится невыносимей, рассуждал Мильский, а что будет дальше? Надеяться не на что. А «там» его встретят как своего человека. Тут работа уже не казалась легкой. На каждом шагу опасности. Так пусть здесь работают другие.
Разрешение на выезд Мильский получил быстро. Перед отъездом вновь повидал Короткова и Клюге (Караваев жил в Сызрани, съездить к нему времени не нашлось). Попрощался, выразил надежду, что они останутся по-прежнему друзьями и, если потребуется, окажут ему помощь, опять же не сказав, какую. В глубине души он сомневался в этих людях, интуитивно чувствовал, что живет в мире иллюзий.
Вскоре Мильский со своим семейством был уже в Варшаве.
Здесь-то и начались неприятности. На него кричали, его обвиняли, с него требовали объяснений: как он посмел самовольно оставить Самару. Разве что только не били, хотя последняя встреча с Валентиновым вполне могла окончиться и этим.
И все-таки хитрый немец втер очки своим хозяевам — и полякам, и англичанам, и Валентинову. Он понимал, что подробный отчет, который он представил, особой цены не имеет. Но агентура! Действующая агентура в центре Советской России — это уже, простите, кое-чего стоит…
Его уже не смущало, что члены его «организации» даже не подозревают о том, что в планах английской разведки давно числятся под условным названием «Барнаба» с резидентом Коротковым во главе. Поди проверь, люди далеко отсюда. И, преданно глядя своими поросячьими глазками на Валентинова, он повторял уже названные прежде полякам имена: Коротков Дмитрий Александрович, сын бывшего помещика, техник Рудметаллторга, неудовлетворенный своим положением, жаден к деньгам, имеет злоупотребления по службе, ненавидит Советскую власть. Отто Клюге, Олег Караваев…
Характеристики краткие, заранее продуманные. Впечатление они производили — Мильский это понимал. Смутил его только Валентинов, который в конце разговора вплотную подошел к нему, притянул за лацкан пиджака и сказал тихо, но внятно:
— Смотри, старик, я Самару знаю хорошо. Не напутай…
И от этих слов, и еще от того, что в зрачках Валентинова заходили белые сполохи, Мильский почувствовал себя неважно.
