— Я же не знала, почему женщина плачет.
— А почему не поинтересовались?
— Я боялась.
— «Боялась»! — Он заглянул в квартиру. — Вы одна?
— А что?
— Я спрашиваю, вы одна?
— Да. Какое это имеет значение?
Он молчал, сердито уставившись на нее.
— Я думала, женщину бьют…
Зачем она вообще оправдывается?
Блондин собрался уходить. Но его коллега еще не закончил.
— Ревущая женщина — еще не факт насилия!
— Я постараюсь запомнить это.
Соня взялась за ручку и попыталась закрыть дверь, но брюнет просунул ногу в щель.
— Пошли, Карли! — сказал блондин.
— Сейчас. Вы не пьяны?
— А вы что, хотите арестовать меня за то, что я спала в нетрезвом состоянии?
Блондин подавил усмешку. Его товарищ покраснел от злости.
— Послушай, ты!.. Ты можешь придуриваться с кем угодно, но только не со мной! Я таких, как ты, вижу насквозь, поняла? Я таких, как ты, повидал немало! Со мной эти номера не проходят! Запомни!
— Пошли, Карли! — Блондин подергал его за рукав.
Тот еще постоял в нерешительности, словно размышляя, можно ли оставить «такую» без наказания или нужно довести дело до конца. Потом вдруг резко повернулся и пошел к лестнице.
— Спасибо, что позвонили, — тихо сказал блондин и последовал за ним.
Соня заперла дверь на задвижку. В доме, насколько она знала, имелась только одна собака — жирная облезлая псина, страдавшая одышкой, которая, возможно, когда-то была шпицем. Ее хозяйка, довольно красивая и слишком молодая для такой старушечьей собаки, была родом откуда-то с Балкан и жила со своим мужем на третьем этаже. Кто же мог подумать, что она так привязана к своему четвероногому другу!
Соня опять почувствовала, как к горлу подступают слезы. Она легла в постель в надежде, что, наревевшись как следует, в конце концов уснет.
Но кадры с Фредериком опять поплыли перед ее глазами на невидимом экране. Она встала, пошла в ванную и приняла таблетку рогипнола, запив ее водопроводной водой из стакана для чистки зубов.
Она проспала всю ночь, глубоко, без сновидений, и проснулась лишь около полудня.
Соня надела спортивный костюм «Пума», приобретенный еще в те времена, когда она собиралась три раза в неделю бегать по утрам. Паваротти отчаянно пытался перекричать пылесос. В коридоре высились две горы тряпок. Одна для химчистки, другая в стирку. Соня уже трижды заглядывала в домовую прачечную, и каждый раз обе стиральные машины оказывались заняты.
На руках у нее были латексные перчатки, как у хирурга, а на голове косынка, как у уборщицы из кинофильмов шестидесятых годов. Она медленно водила щеткой пылесоса по месту соединения плинтуса и ковролина, исполненная решимости высосать оттуда каждую пылинку и каждую крошку — все, что накопилось там за несколько месяцев, с тех пор как она положила этот пошлый, мещанский ковролин песочного цвета и закрепила его жалким плинтусом из искусственного дерева, — и похоронить на дне мусорного контейнера во дворе.
