Она сталкивает перечницу с подставками, заставляя их сражаться.
— Шелби, — Джим берет ее за руку, чтобы прекратить подставочно-перечные войны. — Шелби, у меня-то лицо не красное.
— Да нет, красное, — говорит она. — А еще белое и синее. — Свободной рукой она указывает на флаг со звездами и полосами, висящий над стойкой. — Вон оно, твое лицо. Прямо там.
— Так ты считаешь, у инопланетного корабля должны быть… полоски? — спрашивает Джим. Мне кажется, его большой палец массирует ей ладонь, но я приписываю это тому, что все уже пьяны.
— Что-то в этом роде, — говорю я, отнимая его руку от ладони Шелби. Я не стану напоминать вслух, что некоторую роль, возможно, играет чуждая нам биология, которая дифференцирует иначе, чем по внешнему виду.
Тем вечером мы много пьем и болтаем без особого смысла.
В феврале сурок увидит собственную тень, и миллион человек ни с того ни с сего исчезнет.
За исключением нескольких истово верующих, никто не посмеет предположить, что это Вознесение, поскольку ни один из исчезнувших не будет принадлежать к какой-либо религиозной группе, его исповедующей.
В день исчезновения лишь половина моих студентов, шаркая, приходит на одиннадцатичасовой семинар, вид у них растрепанный и напуганный. Через двадцать минут заглядывает старшекурсник, чтобы сказать: занятия на сегодняшний день отменены. Студенты все как один вздыхают, но не от облегчения.
Большинство не уходит. Они смотрят на меня большими влажными глазами. Они уверены: я-то объясню, что к чему.
— Я не знаю, как объяснить исчезновение людей, — говорю я. — Помимо того, во что сейчас верят все и каждый: это инопланетяне.
— Слухи, — заявляет одна из студенток, Марлин Фитч, и сама удивляется, что у нее вырвалось такое. — Как насчет слухов, что инопланетянам нужны добровольцы?
— Но ради чего? — я пожимаю плечами. — Я слышала, что им нужны колонисты, коллаборационисты, послы, образцы для исследований, переводчики… — Я загибаю пальцы.
— Нет, — возражает Грегори Лин. — Им нужны разуверившиеся, разоренные, нищие, бездомные, отчаявшиеся, смертельно больные…
— Стоп. — прерываю я, — до кого-нибудь дошел слух о том, как записаться в добровольцы?
Молчание.
Мы говорим о похищении жен как форме экзогамии в примитивных обществах, потому что ничто другое мне в голову не приходит. Одна из студенток бледнеет, испугавшись, что я говорю о сексе с инопланетянами.
— Экзогамия — метафора, — объясняю я. — Если инопланетяне похищают людей или берут добровольцев, то, вероятно, ради культурного обмена или чтобы обратить в рабство, но не потому, что намерены вывести полукровок-инопланетян. — И мысленно добавляю: «Надеюсь».
